Кострома – символ какой-то патриархальности и нарочитого покоя. Если хотят подчеркнуть, что Русь стоит, не поддаваясь злым внешним ветрам, непременно вспомнят или саму Кострому, или какой другой город вроде нее. На самом деле, конечно, ничего патриархального в Костроме давно нет. Утюг сталинских архитектурных репрессий прошелся по городу несколько раз во всех направлениях, а бедность нынешнего времени превратила некогда цельный костромской народ в то же абстрактное «население», как везде. Еще хуже обстоят дела у того, кто хочет узнать некую потаенную правду о Руси, копаясь в темной костромской истории: он увидит в ней мало древнего, еще меньше достоверного, наконец, узрит много мифов и прямой неправды. Так, автор этих строк, работая над своим очерком, пришел к неприятно поразившему его самого выводу, что знаменитая Смута начала 17-го века затеяна, быть может, стараниями Романовых, и такие крамольные мысли приходят именно тогда, когда вглядываешься в перипетии именно костромской истории.

Территория: история заселения

Кострома располагается в местности, искони освоенной финно-угорскими племенами. Но когда именно финно-угры пришли в эти края, остается неизвестным. Обращаясь к неолиту, к культуре ямочно-гребенчатой керамики (5-3 тысячелетия до РХ; рисунок 1), одни специалисты видят в ее носителях финно-угров, или пра-финно-угров. Другие считают, что эта культура не имела к финно-уграм никакого отношения, и что именно «ямочники» оставили в Костромской губернии названия некоторых рек и озер, которые не выводятся из финно-угорского языка.

Ямочно-гребенчатую культуру сменила волосовская неолитическая культура, которую археологи уже с большим единством считают пра-финно-угорской (рисунок 2). Предполагается, что «волосовцы» пришли с Урала, и ассимилировали местное население. На рубеже 3-2 тысячелетий до РХ сюда с юга или с востока прибыла культура принципиально нового облика, фатьяновская, с появлением которой в регионе наконец-то начался бронзовый век. Это были индоевропейцы, и даже, как думают некоторые лингвисты, балто-славяне (на этапе совместного, неразделенного существования этих этносов). Впоследствии фатьяновцы были полностью ассимилированы другими племенами эпохи поздней бронзы, как то абашевцами и поздняковцами. Абашевцы оставили такой яркий памятник, как Галичский клад, состоящий из хорошей выделки бронзовых предметов, произведенных на Урале в начале 2-го тысячелетия до РХ (рисунок 3). Почему-то финно-угорский компонент в результате этих миграций и ассимиляций только усилился, поскольку культуры раннего железного века (с 8 в до РХ по 5 в по РХ) с их развитым искусством выплавки металла из болотных руд носят уже явно финно-угорский характер. Поначалу люди здесь не строили городищ, но потом стали это делать, возводя валы, несшие на себе деревянные стены, и достигли в этом большого искусства. Может быть, эти крепости – след слияния, далеко не всегда мирного, господствовавших здесь в раннее время ананьинской и пьяноборской культур с пришлой дьяковской, в результате чего в том числе на территории будущей Костромской губернии стала складываться марийская народность.

После 5 века по РХ преобладающим типом поселения вновь становится неукрепленное селище, но не из-за стабильности, а потому, что тут приняли моду группировать селища вокруг городища, куда можно было спрятаться на случай войны. Редкие находки среднеазиатских дирхемов говорят о том, что местное население какими-то боком включилось в великую торговлю между Азией и Северной Европой, но, поскольку ведущая роль в ней принадлежала варягам, местным перепадало очень немного.

Племя, которое держало территорию современной Костромской губернии во второй половине 1-го тысячелетия по РХ, часто называют «мерей». Однако, его материальная культура, совпадая с классической мерянской в основных чертах, в деталях все-таки отличается. Вероятно, здесь, на границе между мерей и жившими западнее марийцами (восточнее реки Унжи мерянские владения не распространялись) жило все-таки какое-то иное племя, названия которого летописи не сохранили. Я полагаю, что это племя могло называться «кострома» или как-то похоже, тем более, что поиски этимологии слова «Кострома» зашли в тупик (см. ниже).

Впрочем, политические судьбы мери и гипотетической «костромы» оказались схожи. Как и меря, здешние попали в 4-5-м веках в состав Готского племенного союза, как и меря до 859 года (дата «Повести временных лет») должны были платить дань варягам, вместе с мерей в 859 и 907 годах обязаны были ходить под главенством князя Олега на Смоленск и на греков.

Славянское население начинает проникать сюда в конце 11-го, но особенно в 12-13 веках, в ходе Великой внутренней колонизации. Почему так поздно? По одной версии, в крае отсутствовали крупные опорные пункты княжеской власти, и «кострому» было труднее покорить. По другой, у «костромы» на должном уровне стояла самоорганизация, и племя обеспечивало своевременную выплату дани русским князьям, а те, удовлетворенные, его до поры и не трогали. Но в 12-м столетии славяне, исчерпав ресурсы возле княжеских крепостей, устремились на необжитые ими места. И какие конфликты развернулись на этой почве, мы уже никогда не узнаем. Славянские памятники представлены примерно 40 селищами, в основном небольшими, в несколько дворов, вокруг которых интенсивно распахивалась почва и уничтожалась леса. Славяне принесли сюда принципиально иную экономику взамен прежней, основанной на «точечном» освоении угодий и преимущественной рыболовной ориентации. Характерно, что славяне старались не занимать «пустых» мест, не освоенных финно-уграми, и приходили на готовую инфраструктуру, поселяясь на месте или возле финно-угорских селищ.

Городище Унорож неподалеку от Галича археологи рассматривают как опорный пункт этой колонизации, центр сбора дани (рисунок 4). Однако, мы не знаем, в чью именно пользу собирали дань на этом городище. Ведь в Костромской губернии схлестнулись два конкурировавших колонизационных потока: из Ростова-Суздаля и из Новгорода. Считается, что ранние слои на городище Унорож оставлены новгородцами, но уже с начала 12-го века инициатива переходит к Ростову и Суздалю. Как раз в это время на городище фиксируется страшный пожар: возможно, ростово-суздальцы взяли его штурмом.

«Кострома» в 12-м веке должна была ассимилироваться и прекратить существование. Причем ассимилироваться не столько славянами, сколько мерей, которая, вместе со славянами, принимала активное участие во внутренней колонизации. Но даже в 16-17 веках в губернии оставались особые островки компактно живущего населения непонятной природы, сохранявшего и свой язык, и свой уклад: местная «Чудь» упоминается до 17-го века.

Венцом освоения края было строительство городов. Мы не знаем времени построения ни единого города Костромской округи. Все они упоминаются в летописях поздно, но уже как существующие: Кострома в 1213, Унжа – в 1219, Галич – в 1238. Вероятно, все они возникли в 12-м столетии.

Что значит слово «Кострома»

Существует несколько толкований названия города. Исследователи разбились на два лагеря, славянский и финно-угорский. Проблема в том, что на самом деле несостоятельны обе версии.

Так, иногда еще приходится читать, что слово «Кострома» - от финского «кострум» – «крепость». Излишне говорить, что ни в одном финно-угорском языке нет такого слова. Слова castra или castron (соответственно, по-латыни и в итальянской огласовке), и в самом деле означают «крепость», однако, приписывать здешним знание латыни не приходится.

Не лучше и славянская этимология. Она цепляется за то, что на Руси, правда, неизвестно с какого времени, в народе бытовал праздник бога (?) Костромы, справлявшийся в дни игрищ Ивана Купалы (собственно, Купала – это и есть ипостась Костромы). Во время игрищ некую девушку называли Костромой, и купали ее в реке. Другая девушка, руководительница обряда, делала лукошко, и била в него. В более древнем варианте того же празднества Кострому делали в виде куклы. Эту куклу несли к реке, возле которой народ разделялся на два лагеря: одни хотели куклой овладеть, и ее уничтожить, другие куклу защищали. Обряд должен был закончиться победой нападавших, с куклы срывали одежды и уничтожали ее, защитники же рыдали. Недаром, говорят сторонники этой версии, в местных говорах слово «кострома» и есть та солома, прутья, из которых делали куклу.

Что в этой версии плохо? То, что такого праздника никогда не было в Костромской губернии. Что хорошо? То, что в местных говорах и в самом деле «кострома» - это прутья и солома. И все же мы хотели бы, оттолкнувшись от этих "прутьев", предложить свою версию. Что если (см выше) некогда «костромой» и в самом деле называлось племя. Были же «поляне» - славянское племя, обитавшее в поле, и «древляне» - лесное племя. Зная тягу финно-угров к рыболовству, мы можем предположить, что племя, жавшееся к воде, строившее свои дома у воды, чуть не в самих камышах, а может, из камышей и из соломы, назвалось (или его соседи назвали) "костромой", то есть "соломенным" (видимо, на местном варианте финно-угорского наречия). Потом слово разделилось: русские князья назвали по имени племени свой город, как это случилось с Весьегонском или с Арзамасом, а, с другой стороны, слово «кострома» в его исконном значении перекочевало в славянский говор и обрусело. Понимая, что и эта версия может быть оспорена лингвистами, мы оставляем ее на их суд.

Основание Костромы

Место, где впоследствии заложили Кострому, привлекало людей еще в доисторический период. Об этом говорят разрозненные находки фатьяновских топоров на территории города – вероятно, они происходят из разрушенного могильника эпохи бронзы. На левом берегу реки Сулы, недалеко от того места, где заложен древнейший детинец, располагалось селище финно-угров, оставивших лепную керамику середины – второй половины 1-го тысячелетия по РХ, то есть непосредственно перед славянской колонизацией. Строго говоря, финно-уграм и надо присвоить честь основания Костромы. Более того, может быть, это селище так и называлось, «Кострома», по имени племени. И тогда Костроме на самом деле полторы тысячи лет.

Самую распространенную дату основания Костромы – 1152 год – предложил Татищев. Он же связал это событие с деятельностью Юрия Долгорукого. С Татищевым согласно и местное предание, записанное в 19-м столетии. Считается, что Татищев опирался на недошедшие до нас источники, хотя относительно почти всех городов, которые Татищев также объявил основанными в 1152 году, удалось доказать, что историк ошибался. Аргументом не могут служить и «южные» параллели в топонимике: Татищев думал, что Юрий Долгорукий, утратив престол в Южной Руси, строил города, названия которых напоминали ему о юге. Касательно костромской округи, это город Галич, соименный южному тезке, и река Сула, названная так же, как приток Днепра (ныне реки Сулы не существует: она течет в трубе под Пятницкой улицей). Однако, такие названия мог оставить вовсе не лично князь, а люди, мигрировавшие сюда с юга до Юрия Долгорукого или после него.

Почему Татищев не прав? В том же 1152 году булгары напали на Ярославль «без вести», а значит, русских городов ниже Ярославля, которые могли бы подать сигнал, не было. Как считает В. Кучкин, Кострома построена между 1176 и 1212 годами. Первая дата – это основание Городца. Исследователь полагает, что после построения Городца князьям понадобился промежуточный опорный пункт. Согласимся, что такая логика весьма умозрительна, и Кострома могла быть возведена раньше, не говоря уже о том, что момент основания Городца также дискуссионен (см. подробнее здесь). Вторая дата – год, предшествующий первому упоминанию в летописи Костромы.

Как всегда в таких случаях, на помощь приходит археология. Самые ранние слои Костромы археологи относят к середине-концу 12-го века. Вторая половина 12-го века – это и есть на сегодня лучшая дата основания «русской» Костромы. Мотивы основателя понятны. Во-первых, это контроль и над волжским путем, и путем по реке Костроме, во-вторых – соляные источники, которыми богаты окрестности города. Осматривая список деятельных князей, мы, вслед за другими историками, останавливаемся на личности Всеволода Большое Гнездо (великий князь с 1176 по 1212 годы). Время его правления согласуется с данными археологии, а его активная восточная политика – с желанием иметь опорную крепость в этих местах.

Крепость Кострома стала местом, куда свозили дань с местного населения. Об этом говорит тот факт, что Кострома оказалась в центре территории распространения так называемых «костромских курганов» (рисунок 5). Как известно, курганный обряд погребения - славянский (при этом облик многих вещей из курганов - не славянский). Стало быть, по курганам видно, как колонизация «расползалась» от нового центра в стороны. Не случайно впоследствии, когда для Василия Квашни изобрели Костромское княжество, выделив его в удел из владимирских земель, территория этого княжества совпала с ареалом распространения «костромских курганов». Это значит, что этот ареал не был археологической абстракцией, а фиксировал некое административное единство, наметившееся еще на раннем этапе колонизации.

Долгое время существовало заблуждение, будто ранний город располагался на правом берегу Волги. Основанием для этого служило обнаруженное в конце 19-го века городище возле Ильинской (Рождественской) церкви. Однако, позже выяснилось, что это городище появилось в раннем железном веке, и не имеет никакого отношения к собственно Костроме. На самом деле древнейшая Кострома находилась на левом берегу Волги, на перекрестке нынешних улиц Пятницкой и Островского, где ныне поставлена стела, надпись на которой безапелляционно называет основателем города Юрия Долгорукого.

В 1213 году Кострома впервые упоминается в летописях (Воскресенской и Тверской) в связи с борьбой между сыновьями Всеволода Большое Гнездо. Всеволод, умирая, поделил земли Владимирского княжества между сыновьями следующим образом: Юрию, отдал владимирский стол, а старшему, Константину - Ростов, Белоозеро, Угличе Поле, Ярославль, Кострому, Галич Меряжский. Константину такой раздел не понравился. Кострома на беду поддержала Юрия, поэтому Константин, во время карательного похода, сжег свой собственный город. «И пожже ю всю, а люди изымаша» - таков текст первого упоминания о Костроме. Но победил таки Константин. Он сел на престол, прославился под прозвищем Мудрый, а Кострому вместе с Ростовом в 1216/17 году передал в удел своему малолетнему сыну Василию.

Источники не сообщают о разрушении Костромы во время монгольского нашествия 1238 года. Летопись лишь говорит, что «попленили все на Волге до Галича Мерьского». Кострома попадает в эти границы, но, повторим, никаких деталей мы не знаем. Глагол «попленить» значит только то, что значит, и не свидетельствует о разрушении города. Монголы могли пощадить его, если гарнизон, видя бесполезность сопротивления, сам открыл ворота.

Костромское княжество

Ярослав Всеволодович, севший на владимирский стол после монгольского погрома, поставил в Костроме храм Федора Стратилата, поскольку Федор – это его собственное имя, полученное при крещении. В 1247 году он отдал Кострому своему сыну Василию, которого, непонятно за что, прозвали Квашня. Василию было в ту пору всего 11 лет. Василий Ярославич был десятым сыном великого князя, и младшим братом Александра Невского. Видимо, этого князя особо любили в народе, поскольку с его именем связаны две эпохальные легенды: обретение Федоровской иконы Божьей Матери, и разгром татарского отряда на Святом озере.

Икона Богоматери исчезла из Городца во время его разгрома татарами. Ее подарил городу еще князь Андрей Боголюбский. Горожане верили, что она написана самим Лукой. И вот 16 августа 1239 икона явилась в лесу Василию Квашне, который охотился, словно не замечая особенностей военного времени. Икону поставили в соборном храме Федора Стратилата, и с тех пор стали звать Федоровской. Жители Городца, услышав про новую костромскую святыню, пришли на нее посмотреть, и неожиданно для себя обнаружили, что это – их икона. Но назад ее все равно не получили. Вместо этого Квашня приказал сделать для Городца точный список. На месте, где князь нашел икону, основали Спасо-Запрудный монастырь (от него ныне осталась церковь Спаса на Запрудне 1751 года постройки, см. ниже).

Скорее всего, ничего этого не было. Во-первых, охотнику Василию было в тот год всего 3 года. Даже при том, что молодой князь, конечно, с раннего возраста участвовал в воинских забавах, вряд ли в столь юном возрасте он мог принять осмысленное решение насчет иконы. Во-вторых, в 1239-м Василий еще не был костромским князем. Далее, нижегородские историки убедительно показали, что на самом деле Городец потерял икону не во время монгольского погрома 1238 года, а во время разгрома Городца Едигеем в 1408 году. Не исключено, что после 1408 года икона и в самом деле могла переехать в Кострому, но тогда ее обретение никак не связано с именем Василия Квашни. Наконец, непонятно, почему монастырь посвящен не Богоматери, а Спасу. Да и находится он минутах в 15 ходьбы от исторического центра, а вовсе не «в лесу»: каждый может убедиться, что оставшаяся от него церковь стоит в нынешней городской черте, у берега реки Запрудни, как бы на острове, образованном ею и рекой Костромой, гораздо ближе Ипатьевского монастыря. Но, в отличие от Ипатьевского монастыря, туристов сюда не возят.

В последнее время искусствоведы даже усомнились – а та ли вообще икона, Городецкая ли, экспонируется поныне в Костроме? Саму костромскую икону датируют концом 13-началом 14 веков, хотя ее древнейшие слои сохранились плохо. По ряду признаков (см. наш рассказ о Городце) искусствоведы пришли к выводу, что настоящая Городецкая икона относилась к типу Умиление. Пытаясь примирить версии, некоторые эксперты пишут, что костромская икона была создана в 1239 году по заказу князя Ярослава Всеволодовича, отца Василия, по случаю свадьбы его сына Александра (Невского). Предполагают также, что икона принадлежала Александру Невскому, и после его смерти в Городце, а вовсе не после разгрома Городца, каким-то образом оказалась в Костроме. Нам остается констатировать, что подлинная история костромской Федоровской иконы скрыта завесой времени.

Столь же легендарна история победы князя Квашни над отрядом татар у Святого озера – причем с помощью Федоровской иконы, и эта деталь, понятно, только усиливает налет легендарности.

Про битву у Святого озера молчат летописи. Соответственно, мы даже не знаем, когда она произошла. В одних изданиях я видел дату 1241. Другие источники отводят битву к 1264 году (например, полное фантастики «исследование» г-на Бочкова, опубликованное здесь). Единственным источником является «Повесть о битве на Святом озере», написанная, как верят некоторые, по горячим следам. В «Повести» сказано, что Василий Квашня узнал о приближении татарского отряда, и, несмотря на малочисленность рати, выступил навстречу врагу, неся перед собой Федоровскую икону. От нее вдруг брызнули нестерпимо яркие лучи, ослепившие татар, которые побили друг друга. До сих пор на берегу Святого озера (сейчас оно называется Некрасовское) показывают рощу, где якобы в засаде сидела дружина князя.

Повесть о битве на Святом озере содержится, в свою очередь, в «Сказании о явлении и чудесах от иконы Богоматери Федоровской». Повесть написана в богатом на выдумке 17-м веке, и ее автор утверждает, что почерпнул информацию из книг, которые в Смуту сожгли поляки, а также из манускриптов, хранившихся «по дворам» у людей. Как ни парадоксально, скорее всего, он не лукавит. В 16-м столетии легенда о битве на Святом озере уже была, поскольку соответствующий сюжет попал на одну из икон. Что же тут может быть правдой?

Сразу внесем ясность: Василий Квашня мог столкнуться не с отрядом регулярного татарского войска, а с отрядом сборщиков дани, баскаков. В 1262 году в Верхнем Поволжье произошло «восстание» с центром в Ярославле, направленное не против золотоордынской власти как таковой, а против системы сбора налогов. Налоги тогда собирали баскаки - китайские и мусульманские купцы-откупщики. Исследователи пришли к выводу, что народ раздражала именно иная религиозная и расовая принадлежность сборщиков, а не сам размер налога. Восставшие хотели поменять порядок взимания налогов, и их активно поддерживали князья, мечтавшие взять это дело в свои руки, чтобы тайком оставлять часть налогов себе. То, что новая система приведет лишь к увеличению налогового бремени, восставшие, конечно, не думали, ослепленные личной ненавистью к «бусурманам».

Но Кострома среди восставших городов в летописях не упоминается. Более того, третья татарская перепись на Руси прошла в 1275-м, когда Василий Квашня был уже великим князем (см. ниже). Ее спровоцировал, видимо, сам Василий. Незадолго до переписи он повез татарам дань с русской земли. По свидетельству Татищева, хан остался недоволен ее размером, и потребовал переписать народ еще раз. Едва вернувшись из Орды, Василий умирает. Конечно, это не вяжется с образом князя-воина, безрассудно разгромившего отряд татарских баскаков. Увы, но и битвы возле Святого озера тоже не было, а легенда родилась в 16-м веке на волне энтузиазма, вызванного взятием Казани.

По смерти в 1272 году великого князя Ярослава Ярославича, владимирский стол достался Василию Квашне. Он, якобы, не захотел переезжать по Владимир, и так и управлял княжеством из Костромы до своей кончины в 1276 году. Костромичи этим очень гордятся, и говорят, что аж 4 года их город был столицей Владимирского княжества. Якобы за это «костромское сидение» Василия и прозвали Квашней.

Обращение к биографии этого князя показывает, однако, что особой склонности к домоседству он не питал. В большую политику он включился еще в 1271 году, когда разгорелся конфликт великого князя Ярослава Ярославича с новгородцами. Василий принял сторону новгородцев, поскольку брата не любил, сам поехал в Орду, где сказал хану, что великий князь неправ, а новгородцы правы, после чего хан с полдороги возвратил татарский отряд, уже посланный громить Новгород. Как видим, за такие дела у народа были все резоны любить своего Квашню.

Правда, дальнейшие события показывают, что Василий был таки сыном своего времени. По смерти Ярослава Ярославича в 1272 году, Василий, получив великий владимирский стол, не получил, однако, вожделенного новгородского, куда попал сын Невского Дмитрий. Не желая уступать своих прав, он вместе с татарами и тверичами повоевал новгородские окраины, и взял Торжок, куда посадил своего тиуна. Поскольку Новгород после этого остался без подвоза хлеба, там начался голод; голодные новгородцы выгнали Дмитрия уже в 1273-м, и посадили к себе на стол смутьяна Василия. Понятно, чтобы совершать такие дела, да еще и в Орду ездить, Василию нужно было проявлять определенную мобильность, а не сидеть себе квашней в Костроме. Тем не менее, город свой он любил, и в нем, наверное, отдыхал душой от смут и орд.

По смерти Василия на его похороны в Кострому съехались князья. Для Руси 13-го века, когда дела решались не на съездах князей, а в Орде, такое совещание – событие крайне нетипичное. Тем более, с таким представительным списком участников: князья Борис, Глеб, Михаил Иванович, Дмитрий Александрович, Федор Ростиславич, епископ Игнатий, множество бояр и «попов». Что же обсуждали? Дело в том, что со смертью Квашни прекратилась линия Ярославичей. Кому теперь передать власть? В приведенном выше списке исследователи усматривают две княжеские коалиции, каждая из которых хотела видеть на престоле своего человека. Видимо, перед поездкой в Орду князья решили выяснить отношения между собой. Летописец, распределив князей именно в такой последовательности, очевидно, считал, что шансов больше у упомянутого им первым ростовского князя Бориса. Но уже в Орде, 16 сентября 1277 года, Борис внезапно умирает. Можно ли в этом усматривать преднамеренное отравление лишь на основании того, что хан не хотел укреплять позиции ростовского княжеского дома, сказать трудно. Другой темой разговора мог быть поход на Кавказ в составе войск Орды, намеченный на будущий 1277 год. Он и в самом деле состоялся, и был самым крупным совместным ордынско-русским военным предприятием, после которого хан Менгу-Тимур щедро наградил всех его участников.

Если подыграть патриотизму костромичей, то можно сказать, что этот съезд стал последним признаком ее столичного положения. Правда, уже в 14-м столетии тут опять проводят съезды, но уже скорее как «корпоративные вечеринки». Так, в 1317 году Юрий Московский собирал в Костроме силы для похода на Михаила Тверского. В марте 1330 года в Костроме прошел съезд церковных иерархов. Наконец, в 1360 году князь московский и владимирский Дмитрий думал, как бы наказать новгородских ушкуйников.

Присоединение к Москве. Кострома в 14-16-м веках

После смерти Василия Квашни Костромское княжество прекратило сепаратное существование (де-факто это произошло уже после того, как Квашня стал великим князем) и влилось в состав великого владимирского княжения. Видимо, это не прошло безболезненно для самосознания горожан, поскольку от 1283 года мы имеем свидетельство о казни местного боярина Семена Тонглиевича, «крамольного и льстивого», который замышлял против великого князя Дмитрия Александровича.

У некоторых историков мы встречали сведения, что с 1293 по 1300 годы в Костроме сидел Иоанн Дмитриевич. Если это так, то, стало быть, на короткий срок княжество опять возродилось. Но мы не смогли перепроверить эту информацию, как и установить статус его княжения. Потом этот Иоанн Дмитриевич стал князем Переяславским, и опирался на поддержку Михаила Тверского, но по кончине своей в 1302 году завещал свое княжество все-таки Даниилу Московскому. Зато совершенно точно известно, что с 1300 по 1303 год в Костроме был князем Борис Андреевич. Скончавшись в Костроме, он окончательно положил предел независимому костромскому княжению.

Видимо, его смерть вызвала в Твери желание установить над Костромой господство. Это привело к восстанию костромичей в 1304 году. Летопись особо отмечает, что восстание подняло костромское вече: видимо, оно собиралось не слишком часто, в самые трудные периоды жизни города. Тем парадоксальней, что вскоре после этого мы видим Кострому все-таки сторонницей Твери в борьбе с Москвой. Вероятно, Кострома оговорила с Тверью определенные условия сотрудничества, обезопасив себя от грубого натиска. Не будет слишком смело предположить, что реальную власть в городе в эти годы держали вечники. Заигрывание с Тверью закончилось для Костромы плохо: в 1318 году ее разгромили войска великого князя Московского.

Это событие отбило у костромичей охоту к сопротивлению Москве. Ее включение в состав Москвы не сопровождается драматичными событиями. Московский князь Иван Калита пошел «по формальному принципу», облекая свои притязания в ризы законности. В 1338 году он приобретает в Орде ярлык на Кострому и Новгород (последний ярлык, впрочем, был чисто формальной бумагой), а позже - и на все великое владимирское княжение. Что не попало в ярлык, то докупалось позже: так, в 1340 году Иван Калита приобретает город Галич и несколько сел в костромских пределах. Когда в некоторых источниках называют 1362 год как дату включения Костромы в состав Московского княжества, видимо, имеют в виду полное подчинение всех земель бывшего княжества московской короне.

Вторая половина 14-го столетия для Костромы не задалась. В 1364 году разразился страшный мор: смертность была такова, что мертвых не успевали хоронить, бросая в скудельницы по 10 человек к ряду. Одновременно город теребили набеги новгородских ушкуйников – разбойников из числа «золотой молодежи», которые как бы воевали с «бусурманами», но на деле просто плавали по Волге и грабили всех, кто не мог сопротивляться. Особенно яростный набег пришелся на 1375 год. В это время великий князь был под Тверью. По реке к городу подошло 70 ушкуев. Граждане во главе с воеводой вышли на бой. Ушкуйники, увидев это, разделились: половина пошла в обход с тыла, половина готова была штурмовать приступом. Воевода устрашился и бежал, за ним побежали и граждане, причем при бегстве многих побили и взяли в плен. Вступив в беззащитный город, разбойники разграбили там все, и хозяйничали в Костроме целую неделю. Что нашли ценного, снесли на центральную площадь для дележа, прочее потопили в реке или пожгли. После этого ушкуйники отправились далее вниз по Волге, снова грабить, а потом, у татар, продавать награбленное.

К 1380-му году, дате Куликовской битвы, от костромского сепаратизма не осталось и следа. На Куликовом поле двое костромичей верноподданнически прославились тем, что обнаружили раненого Дмитрия (Донского), и спасли его. Может быть, именно поэтому Донской в 1382 году, скрываясь от войск хана Тохтамыша и бросив Москву на произвол судьбы, спрятался именно в Костроме. Добрую традицию повторил в 1408 году его сын Василий, скрывшийся в Костроме от войск Едигея. Историки исписали немало чернил, объясняя эту склонность московских владык хорониться именно здесь. В царское время, памятуя о Костроме как колыбели Романовых, в этом видели некую особую верность Костромы Москве, но, скорее всего, Кострома была просто хорошей крепостью, защищенной Волгой: и далеко от Москвы, но не слишком.

Несмотря на беды, в 14-м столетии Кострома, судя по косвенным признакам, было довольно крупным городом. Так, одна из летописей говорит, что при пожаре погорело несколько посадов, а в пожаре 1413 года погибло 30 церквей. Во время погрома города новгородскими ушкуйниками местное ополчение смогло выставить 5 тысяч человек, что немало. Видимо, уже в эти годы Кострома становится одним из центров международной торговли: в слоях 14-15 веков довольно частая находка – поливные сосуды, сделанные в городских мастерских Золотой Орды.

После пожара, в 1416 году, великий князь Василий Дмитриевич взамен сгоревшего кремля заложил другой, названный много позже Старым городом. Эта крепость, впрочем, не помогла Костроме спастись от перипетий феодальной войны: город несколько раз переходил из рук в руки, и, видимо, сильно пострадал. Напомним, что после смерти великого князя московского Василия Дмитриевича его преемником стал внук Дмитрия Донского, Василий Васильевич. Сын же Донского, Юрий Звенигородский, был жив и здоров, и ему не понравилось, что на княжении оказался внук. Спор шел о том, кто может наследовать престол: сын умершего властителя, или же старший из родственников правившего некогда князя, в нашем случае, Дмитрия Донского. Война не утихала около 30-ти лет. Ее эпизоды известны, и мы их пересказывать не будем. Один эпизод, однако, упомянем: сепаратист Василий Косой, потерпев поражение на реке Которосль, в 1435 году укрепился в Костроме и стал готовиться к реваншу. Василий же Московский подошел к Ипатьевскому мысу. В итоге стороны заключили мир в Ипатьевском монастыре.

В 1471 и 1478 годах костромичи участвовали в походах московского царя против Новгорода. Вскоре Кострома уже принимает новых поселенцев – ссыльных новгородских бояр.

Положение города на Волге означало, что ему, хоть и в не столь значительной степени, как Нижнему Новгороду, предстоит выдержать натиск усиливавшегося Казанского ханства. В 1467 году летописи фиксируют нападение большого отряда татар, которое отбил костромской воевода Иван Стрига-Оболенский. То же повторилось в 1539 и в 1540-м, а в 1549 году костромичи одержали над казанцами победу в сражении у реки Язовки. Неудивительно, что, когда Иван Грозный пошел окончательно брать Казань в 1552-м, Кострома выставила особый отряд под командованием кн. Серебряного, который немало отличился при штурме.

Смутное время. Кострома и Романовы

Заканчивался 16-й век, небогатый событиями в Костроме, и начинался ее звездный час, совпавший с годиной страшных бедствий для всей страны – Смутным временем. Для дальнейшего повествования ключевое значение имеют два понятия: Годуновы и Ипатьевский монастырь. Об истории собственно монастыря и о том, как с ним, и с Костромой, связаны Годуновы, мы поговорим ниже. Сейчас нам важно отметить, что богатый боярский род Годуновых – исконно костромской, что именно Годуновы в 16-м столетии были реальными хозяевами Костромы, и что их стараниями, как бы в противовес городской крепости, на берегу реки Костромы встала не менее, а может, и более важная твердыня: Ипатьевский монастырь.

Род Годуновых основал праправнук Захарии (о его личности см. рассказе об истории монастыря) Иван Годун. Отец будущего царя Бориса Годунова был, видимо, одноглазым, за что его и прозвали Кривым, что во времена, когда физические пороки считались немилостью Божьей, не позволило ему выдвинуться при дворе, несмотря на все свое богатство. Зато Борис преуспел, женившись на дочери небезызвестного Малюты Скуратова, и выдав замуж сестру Ирину за малоумного царевича Федора, которого реальным наследником престола при жизни отца, Ивана Грозного, не считали. Больного Федора Иван Грозный часто оставлял на попечении у Бориса, чем последний впоследствии и воспользовался. Возвышаясь, Борис не забывал укреплять свой Ипатьевский монастырь, превращая его в первоклассную крепость. С одной стороны, думал он, будет где прятаться, с другой, в случае опалы только монастырские пожертвования освобождались от конфискации.

Тем временем Федор и Ирина никак не могли завести ребенка, и после гибели сына Ивана, реального наследника, Иван Грозный стал требовать от Федора развода и нового брака. Но Федор, подученный Годуновым, заупрямился. Грозный был уже болен, и последнее, что он смог сделать – посадить таки слабоумного Федора на трон, назначив к нему регентский совет, в котором Годунову места не нашлось. Годунов не смирился, и принялся интриговать. Когда Федор заболел, он стал плести планы по поводу замужества Ирины за одним из принцев из рода австрийских Габсбургов. Дело раскрылось, против Бориса настроились все: и народ, и выздоровевший Федор. Но Борис сдюжил, и его новыми интригами на пост патриарха (только что введенный в России) был поставлен нужный Борису человек.

После смерти Федора Иоанновича прямая линия Рюриковичей пресеклась. Хотя боковые Рюриковичи оставались, борьба за власть развернулась между двумя влиятельными родами, Романовыми и Годуновыми. Вопрос о престолонаследии отдали Земскому собору, который в 1598 году избрал царем Бориса Годунова. Борис после избрания разгромил имение Романовых в Москве, а видных представителей рода замотал по тюрьмам и ссылкам. Можно предполагать, что Романовы не могли забыть такой обиды.

Несмотря на внешнюю легитимность, в народе и среди олигархов приход царя не из Рюриковичей воспринимался как узурпация. А, поскольку хозяйство страны и ее политическая жизнь находились в полном раздрае - как после «экспериментов» Ивана Грозного, так и, главным образом, после бездарного правления его малоумного наследника, достаточно было лишь намека на то, что где-то есть законный потомок Рюриковичей, чтобы поднять народ. И умело спровоцированная афера с царевичем Дмитрием стала таким спусковым крючком.

Но кто задумал эту аферу? Григорий Отрепьев-Нелидов, мелкий дворянин, а впоследствии инок кремлевского Чудова монастыря, до пострижения служил у боярина Михаила Романова (не того, который стал царем, а его родственника). В виду годуновского террора угроза ареста висела и над Отрепьевым - вовремя постригшись, он спасся. Но, очевидно, эмиграция спасала еще лучше сана, и в 1603 году он оказался в Польше, где и получил военные силы под новый проект, разработанный, может быть, вовсе и не в Польше. Борис Годунов внезапно умер в 1605 году, что решило исход первого витка Смуты. "Воцарение" Григория сопровождалось конфискацией владений Годуновых, но вот что интересно: они не коснулись Ипатьевского монастыря, который как ни в чем ни бывало продолжал конфликтовать с местными помещиками, и пользовался неизменной поддержкой Самозванца. Мотивы последнего с натяжкой можно понять: он должен был показать, что продолжает политику Рюриковичей (Федор Иоаннович ведь тоже благодетельствовал монастырю с подачи Годунова), да и монашество оставалось опорой Отрепьева, бывшего инока.

В 1606 году в результате заговора Самозванца убили. Отрепьева убили бы так или иначе, причем сами подлинные организаторы Смуты, но тут карта, видимо, легла не в их пользу, и они упустили момент, позволив воспользоваться плодами собственного заговора Василию Шуйскому, представителю боковой ветви Рюриковичей. Наши мысли подтверждает тот факт, что, несмотря на приход к трону потомка Рюрика, Смута не остановилась. Кто-то решил повторить комбинацию заново. Показательно, что монахи Ипатьевского монастыря направили в октябре 1608 года делегацию не к кому-нибудь, а к Лжедмитрию Второму, «клону» Первого Самозванца. Быть может, в том числе в силу этой поддержки солдаты Тушинского Вора (так прозвали Лжедмитрия Второго) захватили весь северо-западный регион, в том числе Кострому.

Но на этот раз интрига организовалась тоньше. Важно было не просто свалить Шуйского, а позаботиться о "правильном" устройстве власти после этого. Вторая из этих задач свелась к тому, чтобы направить в нужное русло народный гнев: польские наемники приступили к массированному грабежу земель и городов, и восстановили против себя население. В ноябре 1608 года восстал Галич. Отряд галичан пошел к Костроме. В декабре началось восстание в самой Костроме, повстанцы выбили «тушинцев». Но «тушинцы» направили к Костроме отряды Лисовского и Стравинского, которых поддержала местная знать: она открыла ворота. Уцелевшие повстанцы затворились в Богоявленском монастыре, который пал 30 декабря 1608 года. Но в марте 1609 года Кострома восстала снова. И воеводе «тушинцев» Никите Вельяминову пришлось бы совсем туго, если бы его не поддержал Ипатьевский монастырь, укрывший его за своими стенами.

Почему монахи так поступили – большой вопрос. Если предположить, что Смута была спланирована вовсе не в Польше, а кем-то внутри России, а заодно вспомнить, что представитель рода, победившего в Смуте, принял предложение царствовать именно в Ипатьевском монастыре, все вроде бы встает на свои места. Проект «Лжедмитрий-2» еще не выполнил своих функций. Сопротивление других боярских родов еще не было окончательно подавлено. И монахам Ипатьевского монастыря, наверное, было дано указание до поры поддержать «Вора». В марте 1609 года "воровской" отряд Вельяминова получает подкрепление, а предпринятый костромичами штурм монастыря окончился ничем. В мае "верные России" отряды воеводы Жеребцова после ожесточенного боя закрепились на подступах к монастырю. Интересно, что монахи продолжали не просто предоставлять людям Вора стены, но и активно помогать в сношениях Вельяминова с главной Воровской ставкой. Лисовский пытался оказать помощь осажденным в монастыре, но не смог переправиться через Волгу.

Загадочно, что мы не знаем, как завершилась осада. Есть легенда, будто в ночь с 24 на 25 сентября 1609 года двое посадских костромичей взорвали стену монастыря ценой собственной жизни. Ждавшие наготове ополченцы выбили «поляков» из монастыря. Но это только легенда, поскольку ей противоречит целый букет других источников, и прежде всего тот факт, что летом указанного года осада уже закончилась. Еще более загадочно то, что осажденный в монастыре Вельяминов, казалось бы, изменник номер 1, впоследствии спокойно служил царю Романову. Не подвергся опале и монастырь. Современные историки полагают, что Вельяминов сам сдал крепость осаждающим летом 1609 года. Скорее всего, так и было. Но это не объясняет, как избежали расправы все участники ипатьевского сопротивления.

В двух словах напомним, как закончилась Смута. В Россию началось прямое вторжение войск польского короля Сигизмунда. Поляки, бывшие при Самозванце, оставили его, и присоединились к своему королю. Самозванец, оказавшийся теперь не нужен, бежит в Калугу, где его убивает ногайский мурза (в ту пору не было более верных "агентов кремля", чем ногайцы). Сигизмунд разбивает армию Василия Шуйского, и 17 июля 1610 года в результате заговора элиты – заметим, заговора, а никаким другим путем – Шуйский лишается трона, и его насильно сдают в монастырь. Таким образом, задача номер 1 выполнена, и трудно отделаться от ощущения, что вторжение Сигизмунда понадобилось, по большому счету, именно для этого. Теперь предстояло решить вторую задачу, поскольку "инструмент" - поляки, конечно, вышли из-под контроля, и возомнили себя хозяевами положения. О движении Минина и Пожарского написаны тома, но известно мало. Так, автор этих строк неожиданно для себя столкнулся с фактами зверской жестокости, которую указанные господа выказали в родном городе Минина, Балахне, причем без особого повода (подробнее читайте в рассказе о Балахне). Лично мне представляется несомненным, что правда о том, как выполнена была вторая задача, закопана где-то в архивах о Минине и Пожарском, и закопана, быть может, очень глубоко. А без этого нам не понять последующих, уже прямо связанных с Костромой, событий. Так, разве не загадочно то, что Земский собор, избрав Михаила Романова на царство, якобы не обладал информацией, где вообще находится избранник?

Собственно, про пребывание избранного царя и его матери в костромских землях свидетельствует только факт того, что поляки якобы искали Михаила именно здесь, но на беду встретили Ивана Сусанина. Однако, еще в 19 веке среди историков шла дискуссия, а не выдуман ли подвиг Сусанина, и такой мэтр, как Костомаров, очень сомневался в правдивости истории. Единственным прямым источником о подвиге Сусанина является жалованная грамота Михаила Романова его родственникам от 1619 года, в которой он дарит им половину деревни Деревищи за то, что Иван Сусанин – дословно – зная, где находится Михаил, и будучи схвачен поляками и литовцами, места не выдал, и за то был замучен до смерти. И произошло это, если верить грамоте, не в лесу, а в деревне Исупово. Как видим, ни про какое «плутание» и речи нет. Характерно, что грамота дана только в 1619 году, и по прошению матери Михаила, а не в силу собственных воспоминаний царя. Представляется, что ни Михаил, ни даже его мать поначалу не знали о подвиге крестьянина. Конечно, проще всего предположить, что в 1619 году, как раз в год поездки царя и его матери по костромским землям, матери самодержца кто-то рассказал о судьбе Сусанина, она растрогалась, и предложила сыну как-то отблагодарить потомков спасителя. Но почему тогда до 19 века Романовы не воспринимали Ивана Сусанина как спасителя династии, хотя грамота Михаила воспроизводилась слово в слово? Лишь в начале 19 века, на волне патриотического подъема (победа над Наполеоном) об эпизоде вспомнили писатели-романтики, и сочинили сказку про темный лес, и пламенную речь крестьянина в дебрях. Этому противостоял только Костомаров, который указывал, что Романовы не прятались в Домнине, а были в Ипатьевском монастыре, и что никакого вражеского отряда в Домнине не было. Он считал Сусанина лишь одной из бесчисленных жертв Смуты. Однако, к концу столетия, на волне нового подъема самосознания, открылись новые «документы», правда, по большей части народные сказания 18-го века, в которых Сусанина называли «мучеником». Это показалось достаточно убедительным, чтобы ввести сочиненную романтиками легенду в ранг правды. Образ Сусанина одинаково устраивал все власти – и старые царские, и новые российские. Правда, советы разрушили царский памятник герою в Костроме, и поставили свой, наверное, более «народный». Одним абзацем ниже мы еще скажем про Сусанина несколько слов.

Михаил и его мать, инокиня Марфа, всплывают в Ипатьевском монастыре (почему именно здесь, в оплоте Лжедмитрия II?) в марте 1613 года как бы из ниоткуда. Историки лишь предполагают, что, напуганные польскими поисками, и предупрежденные соратниками Сусанина, Романовы перебрались из костромской вотчины в город, где у них был осадный двор, а оттуда - в более надежный монастырь. Никто даже не знает, сколько именно пробыли в монастыре Михаил и Марфа – может, они жили там некоторое время, а может, приехали за день до Великого посольства. Но отметим, что современные историки говорят о неоднозначном настроении жителей Костромы в отношении Михаила и Марфы, и даже о том, что им могла грозить гибель от посадских людей. А вот обитель, гнездо Смуты, родовая вотчина соперников-Годуновых оказалась более безопасной. Парадокс? Еще бы.

И тут мы можем снова вспомнить про Сусанина. Что, если вся история о том, будто костромской крестьянин спасал царя от поляков, придумана с целью скрыть истинное местонахождение Романовых в это время? Мы уже видели, что Романовы оказывались в довольно неподходящих для них местах. Что, если реальность была еще хуже (например, пребывание в занятом поляками Ипатьевском монастыре, и отнюдь не в статусе пленников), и для того, чтобы снять многочисленные вопросы, мудрый Филарет (отец Михаила, в 1619 году как раз вернувшийся из ссылки) и сочинил историю с Сусаниным от начала до конца? Надо признать - если это выдумка, то она удалась. Образ Сусанина оказался столь ярок, что вошел в копилку народной гордости. Мы, собственно, и не собираемся его оттуда вытравлять. Недавняя находка останков Ивана Сусанина показала, что такой человек действительно существовал, и на самом деле был зверски казнен поляками. Но, подвергаясь мучениям, столь же, наверное, немотивированным, как казни, устроенные Мининым и Пожарским в Балахне, Сусанин вряд ли подозревал, что после смерти послужит официальной "иконой". Действительно, место захоронения Сусанина повергло исследователей в шок - он похоронен вовсе не там, где должен лежать по официальной версии. Археологи рассказывают, что они отработали три варианта возможного места захоронения – в лесу у Чистого болота, в которое Сусанин по легенде завел поляков, возле церкви Воскресения в деревне Домнино (она, кстати, изображена на картине Саврасова «Грачи прилетели»; рисунок 6), и в деревне Исупово, как-то связанной с подвигом по версии грамоты Михаила. Интересно, что абсурдность рассказа о Чистом болоте как места той самой "глухой чащи" стала ясна еще до раскопок: хоть и болото, оно стоит на юру, открыто для обзора, и какое уж тут «не видно ни зги». Некрополь в Домнине тоже не подходит - он начал формироваться через 100 лет после Сусанина. И вот на кладбище в селе Исупово Сусанин и сыскался. Генетический анализ подтвердил, что это он – мужчина 45-50 лет со следами насильственной смерти (посажен на кол и разрублен топором). Но вместе с ним в том же некрополе нашли еще три захоронения со следами зверских пыток. Да, поляки тут «порезвились». Но никакой «прогулки по лесу» не было. Прав был Костомаров – Сусанин был одной из многих жертв той войны. Что не понравилось полякам, за что они казнили этих людей, уже никто не скажет. Зато более-менее понятно, почему именно Сусанина люди Михаила Романова сделали официальным мучеником: Сусанин жил именно там, где поляки должны были "искать царя", и у него не осталось прямых потомков. Непрямых же щедро одарили - как теперь выясняется, скорее за молчание.

Михаила, сидевшего вместе с матерью в Ипатьевском монастыре, уговаривали на царство 6 часов, предложив престол 8 раз. Все это время народ стоял на площади перед обителью. Только когда толпа сама себя достаточно, по мнению «режиссеров» действа, накалила, и люди в истерике стали уже требовать, а не просить, Михаил согласился. Согласился, поскольку, по понятиям того времени, ситуация "достигла стадии легитимности": как же, народ захотел, это тебе не желание кучки бояр.

Неизвестно, что именно сделал монастырь такого, что Михаил, вопреки логике, защищал обитель от костромичей, требовавших от монахов сатисфакции за неприглядную роль монастыря в годы Смуты. Так, у обители были все шансы лишиться земельных владений, поскольку костромские феодалы ждали имущественных компенсации за «литовское разорение». Но факт - Михаил мгновенно подтвердил все привилегии монастыря, и по сути запретил подавать против него иски. Более того, обитель нашла свое ноу-хау, как обходить запрет Соборного уложения на новые купли монастырями земли: с молчаливого согласия властей, монахи практиковали фиктивные обмены земельных участков на большие по площади. Соборное уложение также запрещало монахам иметь землю в слободах, но Ипатьевский монастырь и тут нашел лазейку, и его собственная слобода оставалась у него во владении еще очень долго.

Смута не помешала Костроме быстро подняться после разрушений. С 1620-х годов в городе фиксируется экономический подъем, связанный с усилением роли волжской торговли. И, хотя тон ей задавал Ярославль, Кострома тоже сняла свои пенки. В городе возникает обширный торговый комплекс, а местная промышленность славится отныне маслом и мылом. Появляется своеобразная иконописная школа, пожалуй, давшая сто очков вперед ярославской. Мастера из Костромы и иконы делали, и фрески писали. Где иконопись – там и строительное дело; костромские артели возводят ряд величественных сооружений по всей России. Оживился ювелирный и литейный промысел. Особенно известны литые иконы из села Красного. Есть сведения, что там этот промысел существует с 14-го века, но именно массовые изделия 17-20 веков сделали селу славу среди коллекционеров этого вида искусства.

В 1778 году Кострома удостоилась статуса губернского города. Как-то очень кстати (такое было не только в Костроме) вся старая застройка погорела, и в 1781 году появляется план регулярного строительства города. Император Павел I подарил городу странный герб - мальтийский крест и полумесяц. Быть может, первый символ - намек на какую-то избранность города в глазах монархов, а второй - на великий торговый путь с Востоком? Но, после смерти императора герб сменили на прежний, екатерининский, а павловский остался лишь на блюде в местном музее (рисунок 7). В 18-м столетии в городе развивается легкая промышленность, которая продолжает доминировать и в 19-м веке. Мануфактура братьев Третьяковых делала ткани больше, чем фабрики Швеции, Голландии и Дании вместе взятых. На доходы с нее один из Третьяковых и основал в Москве знаменитую галерею. Первоначальный вклад в ее создание – 1,5 миллиона рублей.

На этом, пожалуй, мы остановим обзор истории города, дальнейшее продолжение которого – лишь череда царских визитов до революции и разгула варварства после нее, и перейдем к описанию памятников - прежде всего, в самой Костроме, описание же Ипатьевского монастыря оставим для отдельной главы.

Древнейший детинец

Древнейший кремль в Костроме должен был появиться в середине-конце 12-го века. После долгих поисков, археологи наконец его обнаружили. Ныне на этом месте – просто пересечение двух улиц, Островского и Пятницкой, и – каменный памятный знак (рисунки 8, 9). Что могли, археологи из почвы уже выжали. Раскопками выявлен культурный слой 12-го века, а также курганный могильник. Ученые предположили, что кладбище появилось еще в языческие, дорусские времена. В этом районе культурный слой Костромы достигает своего максимума – 2,5 метра. Сам детинец оказался типичной русской крепостью домонгольского облика, площадью чуть более гектара. К детинцу прилегали дома-усадьбы 12-14 веков, так хорошо известные по Новгороду. В одной из усадеб найдена мастерская, где делали железные предметы, а также – стеклянные браслеты. Последний факт, кажется, так и не оценен археологами, продолжающими считать, что все стекло, найденное на Руси – импортное.

Крепость сгорела в 1416 году, укрепления решили возобновить на другом месте, и уже в 17-м веке от детинца осталась лишь «старая осыпь», которую и отметили дотошные переписные книги. Однако, план города 17 века фиксирует, что улицы стремятся по-старинке к этому утраченному центру, и архитекторы видят в этом главную градостроительную трагедию Костромы – города разбросанного, неструктурированного. Полагают, что древнейшие городские кварталы располагались по правому берегу реки Сулы, то есть в сторону реки Костромы, потому что именно там находились старейшие монастыри – Анастасьевский, Спасо-Запрудненский, Ипатьевский. Местность же по противоположному, правому берегу Сулы, видимо, долго стояла поросшая лесом, и называлась Дебрей, а первая улица, сложившаяся здесь лишь в 15-м веке - Боровой Дебрей.

В детинце располагалась Федоровская церковь, соборный храм, едва ли не древнейший в городе. Когда построена, неизвестно, но, вероятно, деревянное здание возвели уже в 12-м веке. В 1276 году здесь похоронили князя Василя Квашню, а в 1320 тут венчался тверской князь Константин Михайлович с дочерью московского князя Софьей. Вероятно, в какой-тот момент (в 15-м столетии, или в 17-м, после пожара?) храм разрушился и оказался забыт. На его месте в 1769 году поставили Богоотцовский собор с Федоровским приделом барочного облика. В конце 19-го века вокруг него археологи искали останки Василия Квашни, но никакой подходящей гробницы не обнаружили. Собор разрушен после революции. Его дореволюционных изображений нам найти не удалось. Ныне памятник основанию Костромы (лаконичная гранитная глыба) и подобие мини-парка вокруг него находятся в относительном запустении.

Кремль, или Старый Город

Как уже говорилось, после пожара 1416 года московские князья переносят кремль на более возвышенное место, на холм восточнее старого детинца, откуда лучше просматривалась Волга (на плане справа эта крепость помечена литерой А). Судя по описанию, в кремле было 14 башен, в том числе 3 проездных. Главные ворота – Спасские – были на торгу, безымянные – со стороны Волги, со стороны Дебри – Ильинские. Башни были четырехгранными, стены рублены «в борозду без тарасов», их высота доходила до 5 м. У проездных бышен – отводные стрельни, был и тайник для воды. Все строения в нем оставались деревянными. Уже до революции на месте старой крепости стали .

Все крепости Костромы на одной карте. По изданию "Археологическая карта России, Костромская область". Прочтите описание плана, кликнув здесь.

разбивать парк, а валы и рвы методично уничтожать. В советское время это увлекательное занятие доведено до

своего логического конца (рисунок 10). До революции Старый город еще выделялся на фоне городской застройки своей особостью (рисунок 11). Сегодня существует всего две точки, где хорошо видны остатки валов и что-то наподобие рва. Это, во-первых, обрыв, на котором расположены дома постройки 18-го века: в них жил притч Успенского собора (см. ниже; рисунок 12). Этот обрыв хорошо заметен и на рисунке 11, исполненном в 19-м веке. Во-вторых, это часть вала, которая подходит к Волге - на ней стоит "беседка Островского", как бы примета некой древности, на деле же - новодел 1960-х годов (рисунок 13). Но спасибо этой беседке - кто хочет посмотреть древний вал, для него она хороший ориентир.

Доминантой кремля служил Успенский собор, разрушенный коммунистами (рисунок 14). У антикваров было твердое мнение, будто собор основан еще около 1250 года князем Василием Квашней. Основанием для такого суждения послужила, похоже, лишь крайне ненадежная легенда об обретении иконы Федоровской Богоматери, где сказано, что 1270 году в Костроме появился каменный Успенский собор (кстати, даты, как видим, гуляют в пределах 20 лет). Историки за это ухватились и предположили, что модель храма, которую местные мастера подарили Василию Квашне, была именно моделью Успенского собора. Модель хранилась в Костроме как реликвия, потом ее подарили иноземным купцам. Допустим, но при этом к Успенскому собору зачем-то пытались привязать церковь Федора Стратилата: якобы сам Василий назвал храм именно в честь Федора, но после двух пожаров восстановленный собор нарекли Успенским, а св. Федору дали придел (фиксируется впервые в 1666 году). Каково же было разочарование археологов, когда проведенные еще в 19 веке раскопки не выявили кладки древнее 17-го века! Поэтому, положа руку на сердце, вопрос о древности Успенского собора остается открытым. Я полагаю, что собор не мог быть основан ранее, чем заложили Старый город, то есть не прежде начала 15-го века. Если он был тогда деревянным, это объясняет, почему самая ранняя кладка появляется лишь в 17-м веке. Также Успенский собор никак не связан с храмом Федора Стратилата. Федоровский храм стоял в Древнейшем детинце (см. выше). В пожаре 1654 года (?) он сгорел, и тогда же его решили не восстанавливать, а перенести престол в Успенский собор, где он и фиксируется, как я уже говорил, в 1666 году. В Успенский собор попала и знаменитая Федоровская икона, хранившаяся там до революции, а потом оказавшаяся в музее. Фрески Успенского собора, выполненные в 18-м веке не слишком художественно, и испорченные в 19-м еще более, посвящены были легенде об обретении иконы.

Успенский собор так пострадал в пожаре 1654 года, что его перестроили полностью, значительно увеличив, и придав завершениям куполов чуждый Костроме украинский облик – видимо, поработала бригада с Украины. Тогда же поставлена шатровая колокольня, разрушенная полностью пожаром 1773 года, после которого оба здания вновь перестроили полностью. Новая переделка была в 1843 году. Многочисленные переделки и стали аргументом для большевиков, что здание не представляет ценности, и его надо взорвать.

Успенский собор - единственный в России, апсиды которого повернуты не на восток, а на север. Чем это было вызвано, сказать трудно. Я консультировался со знатоками архитектуры, и они сказали, что такое могло быть вызвано теснотой и невозможностью ориентировать храм иначе. Это объяснение меня не удовлетворило, поскольку места в общем-то было достаточно. Скорее всего, в поздно христианизированном Костромском краю мы встречаемся с каким-то особым обычаем, пережитком прежних верований. Не исключено, что для наскоро крещеных финно-угров север был более важной доминантой, чем восток. Заметим также, что в 18-м веке Святые ворота Ипатьевского монастыря переориентировали с востока на север.

Рядом с Успенским собором в древности находился Здвиженский (Крестовоздвиженский) монастырь с церковью Воздвижения Честнаго Креста, которую переписчик 17-го века застал шатровой. Церковь состояла из двух зданий, летнего и теплого. У этих храмов была колокольня. Дата основания монастыря также неизвестна, и он не восстанавливался после пожара 1773 года. На его месте в 1776-1791 годах возведен, в соответствующем стиле, Богоявленский собор, служивший зимним вариантом Успенского собора (рисунок 15 - Успенский собор справа, колокольня Богоявленского собора слева). При нем стояла колокольня, которой восхищались в 19-м веке, но которая, на самом деле, представляла из себя скучное сооружение в духе устремленных вверх колонн - таких в России море. Единственное отличие состояло в украшениях, которые, говорят, придавали колокольне сходство с индийской пагодой. Эта колокольня встала на месте разрушенной в 1773 году, которая была, наверное, более интересна, поскольку, по мнению эстетов 19-го столетия, представляла собой «нагромождение всяческих излишеств». Собор был окружен оградой, в которой выделялись Триумфальные ворота, поставленные по случаю приезда Екатерины Великой в 1767 году (точнее, 2-3 годами позже; в момент визита стояли точно такие же, деревянные). Это было чудовищное порождение провинциального барокко, в котором все украшательства довелись до абсурда. Жалко все-таки, что они не сохранились. В древности рядом с Успенским собором стоял храм Похвалы Пресвятой Богородицы, но его точное место уже в 19-м веке было забыто. Несколько саженей севернее Успенского собора была церковь Живоначальной Троицы, каменная, которая стояла в руинированном состоянии уже в 17-м веке. Дата ее основания неизвестна. Чтобы читатель не заблуждался: все до единого культовые здания Старого города уничтожены или в пожарах 17-18 веков, или сразу после революции.

Помимо культовых сооружений, в кремле были казенные здания, осадные дворы (небольшие хоромы внутри кремля, чтобы прятаться, но не жить там), и частные дома. Осадный двор возле Успенского собора был и у матери Михаила Романова, Марфы, в миру Ксении Шестовой. Монастыри владели 7-ю осадными дворами. Всего в кремле было 191 дворов и домом. Вероятно, такое количество дворов появилось в Смуту, когда многие московские «олигархи» по старой традиции заводили здесь представительства, надеясь укрыться от московских бедствий, как это делали прежде князья Дмитрий и Василий, и не предполагали попасть в самое сердце Смуты. Всего в Старом городе до перепланировки насчитывалось 3 улицы. Но по плану 1781 года никаких частных строений в кремле стоить больше не полагалось, и их после пожара, последовавшего незадолго до утверждения плана, восстанавливать не стали.

Новый город

В начале 17-го века к крепости, которая после того стала называться Старым городом, пристраивают впритык другую, названную Новым городом. Случилось это в 1619 году, а строили сами горожане, «для осадного сидения», как сказано в источниках. Наверное, это был единственный случай в России, когда граждане сами ставили себе крепость, ограждая если не весь посад, то самую его главную часть. Такой гражданский подвиг был связан со Смутным временем, и с той напряженностью, которая сложилась в это время вокруг Костромы.

Эта крепость в 1620-х годах имела 12 квадратных в плане башен, три башни – проездные, с мостами через ров. Предтеченские ворота смотрели на Мшанскую улицу, Благовещенские – на напольную сторону, Никольские обращены были к Волге. Там, где крепость подходила к Волге, для защиты гавани сделали «отвод», усиленный двумя башнями. Длина стен по валу составляла чуть больше километра, высота – более 5 метров. Ров был довольно значительным, поскольку известно, что перекинутый через него мост был 32 метра в длину. Названия улиц красноречиво говорят, что здесь жили торговцы и ремесленники – Мыльный переулок, Челков, Суслов… Даже гора, на которой выстроен Новый город – не какая-то там Княжья, а Молочная. Хотя еще вопрос, почему так, и нет ли тут аллюзий на более глубокую старину, сути которой мы не понимаем.

В 17-м столетии источники фиксировали в Новом городе следующие памятники. На площади стояли церкви Николая и Усекновения Главы Иоанна Предтечи, выстроенные из дерева, причем Предтеченская была поставлена «под камень» - только в 1970-е годы в Архангельской области обнаружили храм, выстроенный в такой же манере, и поняли, как зодчие 17-го века подражали камню, не используя штукатурки, гвоздей, и вообще ничего, кроме топора. В Новом городе находились также таможня, земская изба, важня, амбары, гостиный двор, осадные избы и разные общественные дворы. Все деревянные здания уничтожены пожаром 1681 года. В 1672 году в Новом городе возводится каменная церковь Иоанна Златоуста с шатровой колокольней и двумя больничными кельями (и храм, и кельи выполняли функцию монастырской больницы). В 18-м веке эти сооружения разобрали.

Валы обеих крепостей стали разрушать с 1743 года и почти довершили дело к 1779-му. Но то, что осталось, срывали еще в 1809, 1817, 1818 и в 1824-м, когда наконец с валов убрали пушки, не слишком, впрочем, древние (из них приветствовали салютом Екатерину Великую), и сложили их в Муравьевском сквере, где они гнили до революции, а потом куда делись - Бог ведает. Как вы уже знаете, на месте Старого города разбивают парк, а в Новом городе строят торговые ряды. Поразительно, но на фотографиях конца 19-го века еще улавливаются следы крепостных сооружений вокруг торга Нового города, которые абсолютно не различимы сегодня (рисунок 16).

Ныне Новый город и есть настоящий центр Костромы. В этом тоже ее трагедия: туристы, да и сами жители не осознают, что нынешний центр города в историческом разрезе – вовсе не исторический центр, не самое древнее место, где жили и строились люди, однако, они подсознательно чувствуют, что и пути-дороги как-то не так лежат, и что тебя не покидает постоянное желание куда-то еще пойти, где-то увидеть еще что-то, более «настоящее», чем то, что видишь тут.

Самое интересное в центре – это торговые ряды. Торг был тут искони – собственно, не в последнюю очередь ради его защиты посадские люди и затеяли строительство своей «народной» крепости. Ряды уникальны: хотя едва ли не в каждом старом русском городе есть нечто подобное, но таких больших точно нет нигде. В своем нынешнем облике ансамбль сложился после пожара 1773 года. Основной массив перечисленных ниже сооружений принял первых торговцев в ноябре 1791 года, хотя изменения вносились до 1800-го. Более поздние здания мы оговорим особо.

По центру стоит замкнутый Гостиный двор, который еще называют Красными рядами (1800; рисунки 17, 18). Часть двора – Мелочные ряды (1820-1830; 1861; рисунок 21). С юга к нему примыкают Пряничные ряды, чуть западнее – Квасные (рисунок 19). Возле квасных рядов, на улице Молочная гора, стоит небольшая часовенка. Про нее нет данных ни в путеводителях, ни даже на сайте Костромской епархии. Вероятно, она поставлена в начале 19-го века, но стилизована под 17-й (рисунок 20). Второй линией от Квасных рядов идут, еще ближе к Волге, Рыбные, Мясные и Шорные, выстроившиеся в ряд. Перпендикулярно им и Волге, еще южнее – Малые Мучные, Дегтярные, и Соляной магазин. Западнее Гостиного двора стоят Овощные (их еще называют Табачные, 1819, рисунок 22), примыкающие к Думе и Магистрату. От них, перепрыгивая через Магистрат, тянутся Масляные (1808). Наконец, равновелики Гостиному двору также замкнутые в квадрат Большие Мучные ряды восточнее двора. Уф. Обойти все, и все сфотографировать – право слово, мало у кого сил хватит. Тем более, что место это сегодня не слишком приятное: торговля идет вовсю, контингент специфический. Между тем, этот комплекс точно выражает облик типичной русской ярмарки, позаимствованный от ордынского кочевого балагана. Таким был бы Макарьевский торг, только еще больше, кабы уцелел до нашего времени. Когда говорят обратное, мол, все это понастроено по проектам екатерининских архитекторов, забывают, что купцы по сути задробили их проект, и строить пришлось так, как хотел заказчик.

Посреди Гостиного двора возвышается стилизованная под 17-й век церковь Спаса в Рядах, поставленная в 1766 году, до появления Рядов в их современном виде, стало быть (рисунок 23). И то не диво: впервые деревянная церковь на этом месте упоминается в 1628 году. Портик к нынешнему храму пристроен лишь в 1794 году. В советские годы церковь изуродовали, и она даже не значилась в путеводителях того времени, но в последние годы ее восстановили.

Ряды с севера (точнее, с северо-запада) открыты на площадь Сусанина, выстроенную в духе классицизма. Доминанта площади – Каланча (1823-1826; боковые крылья – 1860, перестройки – 1880; рисунок 24). Справа от нее стоит Гауптвахта (1825), еще далее частный дом (Борщова, 1830-е), затем дом притча Благовещенской церкви и Присутственные места (1809). Все это замкнуто полукругом, как требовали тогдашние вкусы. Но и наши не имеют ничего против. Некогда в центре площади располагался памятник Ивану Сусанину (рисунок 25), от которого ныне осталась лишь гранитная колонна (1851; рисунок 26). Памятник был, однако, слабоват, мелок. Но то, что его сломали большевики – все же нехорошо. Свой новый памятник, наверное, более народный, они выстроили ниже, к Волге, в 1967 году. Памятник этот и в самом деле лучше прежнего, но позиционирован не столь эффектно (рисунок 27).

А вот памятник Ленину – удачный (см. заглавное фото в самом верху этой страницы). Это настоящая ирония над вождем, хотя ведь наверняка хотели как лучше. Он стоит высоко, глядит далеко, но из-за того, что застройка тут тоже высокая, памятник выглядывает в самое неподходящее время из очередной щели между домами, и сверхъестественно парит, сам вождь же при этом напоминает танцора брейк-данса. Очень смешно.

От площади Сусанина вниз идет улица, которая так и называется – Молочная гора. У реки она заканчивается воротами от въездной заставы, поставленными в 1823 году: ныне они своей запущенностью производят древнее впечатление (рисунки 28, 29). На набережной нет ничего интересного.

Посад

Храм Воскресения на Дебре. Безусловной жемчужиной Костромы по праву считается церковь Воскресения на Дебре (об этимологии названия этого района мы уже говорили). На этом месте стояла деревянная церковь, якобы возведенная еще Василием Квашней, который «охотился в этих лесах». Почему якобы? Здесь – явный отголосок легенды об обретении иконы Федоровской Богоматери. Но то «событие» случилось как раз на противоположной, западной стороне от города, наш же храм находится с востока. Однако, церковь на самом деле была – ее видит опись 1628 года. Вероятно, она появилась в 16-м столетии, а к более позднему времени обросла легендой.

Нынешняя церковь возведена в 1630-1645 годах (чаще встречается другая цифра – «не позже 1652 года», иногда говорят, что построена она была точно в 1652 году; рисунок 30). Это была первая каменная постройка, которую смог себе позволить средний класс посада: она возводилась на средства купца Исакова и посадских людей. Есть интересная легенда, будто Исаков заказал в Англии 10 бочек краски, но по ошибке получил 10 бочек, набитых золотом. Богобоязненный купец решил, что дармовое – от дьявола, и истратил все деньги на создание этого храма, дабы не навлечь на себя беду. Даже если это и не так, то все-таки в психологическом плане безукоризненно верно. От влияния народного вкуса она - нарядная, не монашеская и не слишком отрешенная от мира; в таком вкусе строили заказчики из числа городских обывателей (рисунки 31, 32, 33, 34). В 1650-1652 годах храм расписали, и эта роспись сама по себе является предметом серьезного научного интереса, хотя и сохранилась в исконном виде фрагментарно. Так, в сценах Апокалипсиса исследователи видят скрытое указание на потрясения Смуты, и на террор, который развязало правительство против старообрядцев. В фигурах людей, поклоняющихся ложному агнцу – намек на тех, кто пошел за лже-патриархом Никоном.

Перестройка 1746 года несколько исказила облик сооружения. Крайне интересен декор храма: и поливные изразцы, но особенно вытесанные на белом камне фигуры птиц и зверей (рисунки 35, 36). Фигуры аутентичны, и в российском зодчестве этого времени найдется не так много столь архаичных по виду памятников пластики этого времени. Все тут символично. Так, пеликан, которого звали «птица-неясыть», якобы раздирал свою грудь, чтобы накормить птенцов. Конечно, сие – аллюзия на христианское самопожертвование, несколько исступленное, что было характерно для старообрядцев.

Раскраска храма относится к реставрации 19-го столетия, и уже тогда породила дискуссии среди археологов (рисунок 37). Одни считали, что храм волне мог быть раскрашен «в шашку», указывая на сооружения Троице-Сергиевой лавры. Другие полагали, что так раскрашивали только гражданские здания, а не храмы. В конце концов сошлись на том, что храм мог быть разрисован снаружи именно таким образом, и что моду эту занесли в Россию итальянцы еще в 15-м столетии, когда возводили Грановитую палату в Московском кремле. Пережитками деревянного зодчества в этом памятнике считаются шатровые покрытия крылец, и сами эти крыльца.

Искони храм снабжен был колокольней. Однако, она была разрушена в 1802 году при построении рядом теплого храма аналогичного посвящения и тоже с колокольней. Это сооружение еще в 19-м столетии было объявлено «безобразным», однако сегодня, будучи в плачевном состоянии, выглядит даже как-то романтично, и не портит своим соседством всемирно известный храм (рисунки 38, 39). Ограда вокруг церквей сооружена в 1878 году, правда, с западной и северной стороны еще есть следы более старого варианта, времени создания которого мы не знаем.

Еще далее в Дебрь находится храм Вознесения на Дебре (наверное, поэтому храм Воскресения часто называют на Нижней Дебре; см. фото слева, которое мы только и смогли достать на сайте Костромской епархии, поскольку сами до храма не дошли). Впервые деревянный храм видит Писцовая книга за 1628 год, но фиксируемый ею же остаток еще какого-то храма (видимо, парного) говорит о том, что место тут было населенное и в 16-м столетии. Нынешняя постройка 1654 года, в конце 17-го столетия пристроена трапезная с Никольским приделом. Небольшие пристройки и перестройки были и в 18-м, и в 19-м веках. Здание интересное – специалисты усматривают влияние новгородской архитектуры 15-16 веков, завораживает и облицовка зеленой черепицей. Но в советские годы тут были квартиры, потом просто помойка, реставрация оборвалась

в 1991 году, в итоге храм никому не известен, и туристов туда не возят.

В 1650 году на посаде возводится Троицкая церковь - на средства купца Иллариона Постникова. По ее поводу старые историки отмечают, что у создателей ее явно не было в ходу ни циркуля, ни линейки. Тем не менее, некоторая неправильность линий с лихвой искупалась художественностью исполнения деталей, так что этот недостаток обращался в достоинство. Храм считался самым красивым в Северном Поволжье, но коммунистам все было ни по чем, и сегодня о нем напоминает лишь старая фотография, да изразцы, которые каким-то образом сохранились, и служат сегодня для тех, кто ищет «настоящий русский стиль», источником вдохновения и образцом для подражания (рисунок 40).

Среди старой застройки на посаде сохранилась едва ли не чудом церковь Иоанна Златоуста, которая обычно датируется 1751 годом (рисунок 41). Упоминается в дереве еще в 1628-м, построена на средства Михаила Федоровича. Тогда рядом существовала зимняя церковь Фрола и Лавра, а это уже интересно – обычно храмы такого посвящений ставили там, где ногаи и прочие кочевники имели право торговать своими конями. В советское время – центр Костромской епархии. Вероятно, в 1791 году к ней пристроили колокольню, уничтожив деревянный храм Фрола и Лавра, который все еще стоял рядом. Прежде рядом находилось кладбище, срытое лишь в конце 18-го столетия. По этому храму особенно хорошо видно, как запаздывали вкусы в провинции, и то славно: хоть что-то, якобы древнее, украсило эту безрадостную часть города. Возле Иоанна Златоуста впервые в Костроме увидели мы выходы культурного слоя, и, хоть находились эти "выходы" прямо под окнами деревянного дома-барака, кинулись рыться в прахе, и лишь потом заметили, что за всеми нашими эволюциями неодобрительно наблюдал старик из окна. Хотя обломков керамики удалось найти много, она очень однообразна. Один красноглиняный фрагмент, по качечеству могущий быть отнесен еще к последним годам 16-го века, и то вряд ли, а так - осколки чернолощеных сосудов 17- первой половины 18 веков; узор, правда, очень хорош (рисунок 42).

На улице Катушечной (быв. Алексеевской, еще раньше – Калашной) стоит храм Алексея Человека Божьего (1759; надстройки – 1762, колокольня ее позднее; фото слева - сайта Костромской епархии). Храм поставлен вместо деревянного, который, однако, был не здесь, но рядом, в Гашеевской слободе (ул. Калиновского). Церковь не представляет особой красоты. Но считается, что настоящее богатство Костромы – это еще уцелевшие деревянные, или полудеревянные, дома. Про Кострому говорят, что она – затейливая красавица, украшенная кружевами, подчеркивая особый характер архитектурного убранства города. Вероятно,

это мнение сложилось в прошлые времена, когда так и было. Ныне рядовая застройка старой Костромы ничем особым не привлекает (рисунок 43). Есть в Поволжье города, где от старых домов действительно трудно глаз оторвать, как, например, Городец или Симбирск, но в Костроме, видимо, «большевики» хорошо постарались.

Кострома в конце 18-го века получила регулярный план застройки. В отличие от многих других городов, здесь его всерьез взяли на вооружение, и облик самой старой части Костромы ныне определяется «регулярными» и «типовыми» планами той эпохи. Эти «типовые» планы выполнены были в стиле классицизма. Что значит классицизм в деревянном зодчестве? Это значит, что дом напоминает все равно деревенскую избу, но какими-то неприметными деталями пытается «косить» под каменные постройки с колоннами и прочими излишествами. Такие дома стояли в центре, по окраинам же народ продолжал строить простые избы, но таковых, к сожалению, в натуре уже не сыщешь. Резьба наличников классицистических домов, в которых часто видят проявление народного вкуса, на самом деле копирует лепнину каменных зданий, рожденную, в свою очередь, в умах архитекторов «галантного века». Исконно народными являются лишь такие мотивы, как «городковый» (ступеньками) и «солнце» (сложное орнаментальное построение на основе круга). Последнее, видимо, привнесено в глубокой древности тюркским элементом, поскольку подобные графические построения, в огромном числе вариантов, мы видим на медных монетах Золотой Орды. Народную манеру отличает также не объемная, а плоскостная резьба, которую могли выполнять простой пилой «напросвет» (она так и называется – «пропильная резьба»). Часто наличники действительно народных домов вообще не украшались.

С середины 19-го века классицизм отмирает, и образцовые фасады уступают место фантазии. Но и тут мы не видим особого расцвета народного гения: богатевшие крестьяне, становясь купцами, искали архитекторов, которые и делали свою работу. Этот стиль суммарно получил название «купеческое барокко». С конца столетия в моду входит и ложнорусский стиль, о котором вовсе неуместно было бы говорить на этих страницах.

Еще раз несколько слов о наличниках. Форма наличников сложилась в конце 19-го века. Их делят на 5 групп. Самые старые наличники 1-й группы восходят лишь к началу 19-го века, и их выделяют по классицистическому облику. Наличники прочих групп формируются лишь в середине-второй половине 19-го столетия. Это могут быть или «домики» над окном, украшенные резьбой, или целые «терема», в которых заключены фигуры птиц, других животных, или обтекающие все окно «полотенца» (названы так потому, что окно напоминает зеркало, на которое повесили вышитое полотенце). Этнографы воспринимают эти наличники как свидетельство глубокой народной памяти, но, как нам кажется, несколько поспешно.

Дальние окрестности

Богоявленский монастырь. Ныне находится считай что в центре города, а некогда это место слыло за далекую окраину. Когда он основан, в точности неизвестно, поскольку в Смуту из его архива пропали все документы, и даже другие, восстановленные по памяти, они сгорели в пожаре в 1882 году. Историки склоняются к тому, что он возник между 1425 и 1462 годами. Предание называет его основателем старца Никиту, последователя Сергия Радонежского.

Монастырю не везло во все периоды его жизни. После городского пожара 1654 года, и последовавшей затем эпидемии, в 1660 году в городе разразилось страшное восстание бедноты, направленное именно против монахов этой обители. Источники крайне скупы, но можно догадываться, что монастырь наживался на голодающих, перепродавая им заранее складированные продукты втридорога. Характерно, что во главе встали поп из далекого села и крестьянин. В 18-м веке монастырь ликвидировали, и разместили в обители канцелярию костромского наместничества. Монастырь горел в 1847. Испытал страшную по своим последствиям перестройку 1860-х. В советское время, понятно, пустовал. Ныне, став действующим, полностью закрыт для посетителей, причем закрыт агрессивно. Хотя тут хранится не раз упомянутая нами Федоровская икона.

До 16-го века все сооружения монастыря были каменными. Богоявленский собор (рисунок 44), как свидетельствует летописная плита, в 1559 году заложен, а в 1565 году построен, и, что редко, сохранился без переделок поныне. Это – самое древнее сохранившееся сооружение на территории исторического ядра Костромы. Правда, в 1863-1865 годах его с трех сторон обстроили притворами, а с четвертой – огромным храмом «дурного стиля» (как признавали еще современники), что сильно исказило внешнее впечатление, так что им удобнее любоваться издали. Стиль собора – подражание Успенскому в Московском кремле. Расписан собор поздно, лишь в 1672 году, силами костромской артели. Столь поздняя дата росписи, а также архаичная манера живописи позволяют предположить, что фрески на самом деле существовали и прежде, и в указанный год их просто обновили. Запись 1865 года не слишком испортила это произведение, чего не скажешь о пожаре, вызвавшем необходимость реставрации.

Другой храм монастыря, Салтыковская, или Николаевская церковь, возведена в самом начале 18-го столетия в редком для провинции стиле петербургского барокко. Это – храм над прахом генерал-майора Салтыкова, откуда и название. Строила супруга. В 19-м столетии можно было наблюдать на стенах герб этого рода, представлявший собой Орел, держащий Меч.

На территории монастыря стоит себе и самое старое каменное гражданское здание Костромы, поставленное в 17-м веке. Естественно, это кельи. В 1863 году к ним приделали третий этаж, и пристроили новый корпус, но характерные наличники на первых двух этажах остались без изменения. В монастыре сохраняются надгробные камни сыновей князя Василия Боровского, попавших в опалу и здесь похороненных в конце 15-го века. Этот Василий был родственником и соперником великого князя Ивана III, а его дети томились в Костроме в заключении, где и умерли.

К счастью, не контактируя с монахинями, можно полюбоваться крепостной стеной обители (рисунки 45, 46, 47). Она в каменном своем облике возникла в 1642-1648 годах, но в 18-19 веках на нее трижды покушались, очень многое просто разрушили, и переделали, в частности, на излете 19-го столетия одну из башен в квазирусском стиле - восьмигранную (из нее соорудили колокольню, однако, внизу древняя основа сохранилась). К сожалению, кроме этой башни, да общего вида монастыря из-за стен, мы не смогли ничего увидеть из-за политики руководства этой обители.

Храм Спаса на Запрудне. Поставлен в 1754 году, в 1806 году пристроены приделы. Знатоки архитектуры обычно не отводят церкви никакого внимания. Может, и справедливо, но она сама по себе и не столь интересна, как место – якобы именно тут Василий Квашня нашел икону Федоровской Богоматери. Более того, под престолом храма якобы лежит пень той самой сосны, на которой нашли икону. Интересно, что дали бы раскопки? Взгляд на карту показывает, что здесь вряд ли был глухой лес – скорее, описанные события (не говоря уже о том, что их никогда не было) происходили на противоположной стороне от города, в Дебре. Но это место лежало на пути крестного хода из Ипатьевского монастыря в город, вот и показалось удобным привязать его к чтимой святыне. Легенда, сложившаяся в 17-м столетии, говорит, однако, о другом – якобы сразу после обретения Василий повелел поставить тут Спасскую церковь и сделать монастырь.

Однако, монастырь известен лишь с 17-го столетия как «домовый патриарший». В 1721 году в нем было всего четыре монаха, в 1724 году упразднен, в 1761 - окончательно.

Правый берег: Городище и Селище

Мы уже говорили, что некогда историки видели в небольшом городище на правом берегу Волги место первоначального положения Костромы, как она была заложена в 12-м веке (рисунки 48, 49). Про Городище говорили даже, что его якобы разрушил Батый, и жители возобновили Кострому на противоположном берегу Волги. Это мнение есть даже в серийной книжке про Кострому, изданной в 1978 году, хотя уже в те годы археологам было прекрасно известно, что раскопки не подтвердили эти предположения, и что на самом деле городище заложено в железном веке, и прекратило существование до прихода русских. Но вот что поразительно. Левая сторона Волги до сих пор зрительно членится на три градостроительных пункта: Городище, расположенную при нем Спасо-Никольскую слободу, и дальнее Селище. Быть может, на Селище в пору железного венка обитали те, кто скрывался на Городище в пору войны? Или люди жили на месте Спасо-Никольской слободы? Непонятно, как и то, каким образом народная память сохранила и донесла до нас эти топонимы.

Мы побывали на городище (ныне – в черте города, на улице Дачной). От него почти ничего не осталось, кроме крутого спуска к реке. Собственно, оно и не было «богато» на фортификационные изыски: в литературе отмечается, что городище имело лишь один ров и примыкающий к нему вал с напольной стороны, с боков же и спереди было защищено естественными оврагами и 40-метровым обрывом по берегу Волги. Вал и ров еще наблюдались в конце 19-го века, пишут авторы археологического атласа Костромской области, но ныне полностью нивелированы. Да и в лучшие годы городище не было большим, всего 50 на 50 метров. Тонкий культурный слой (0,8 метров) содержит лепную керамику и даже кремневые орудия, ничего славянского и княжеского тут нет.

На Городище – церковь, ради которой, как и ради собственно Городища, непременно стоит поехать в этот отдаленный и диковатый район, но лучше днем, и желательно на такси. В 17-м столетии село Городище принадлежало стольнику Морозову, а после его смерти – вдове Морозова, стороннице старообрядцев. Да, это она и есть та самая боярыня Морозова – смутная догадка не обманула нашего читателя. 16 ноября 1671 года ее взяли под стражу, а село отписали в казну. Морозов или ее вдова поставили в своем селе Рождественскую церковь, которую в народе до сих пор упорно называют Ильинской (возведена не позже 1663 года; рисунки 50, 51). В храме и в самом деле есть Ильинский придел. Вероятно, некогда в селе был также отдельный храм Ильи, и, если это так, он должен быть достаточно древним. Его особая почитаемость, может быть, вызвана тем, что Городище, как другие аналогичные древние сооружения, должно было чтиться местным населением как место отправления языческого культа. В ходе христианизации края, что случилось в Костроме достаточно поздно, на капище, дабы его нейтрализовать, и поставили храм мощного противника язычества, Илии Пророка, который своими молниями любого языческого божка «сделает». Народ увидел в Илие новый вариант старой веры, и храм полюбил. Впрочем, это все наши домыслы. В 1672 году, когда описывали бывшее имение Морозовой, церковь уже была, но другой. В капитальную перестройку 1702 года ее снова освящают – видимо, церковь лишилась нескольких глав. Внес свои коррективы и пожар 1773 года, после которого разобрали северный придел и перестроили трапезную.

Другая церковь этого района – Преображенская (рисунок 52), стоит в Спасо-Никольской слободе. Название слободы - частично от Преображения Спаса, и такой храм мы в самом деле видим, но вот никакого Никольского храма не наблюдаем. Вероятно, он не сохранился. Церковь поставлена, как гласит летописная доска на храме, в 1685 году на средства местных жителей. Храм никогда не исследовался архитектурно, тем не менее, его нужно посмотреть, чтобы составить представление о народном вкусе, который проявлялся тогда, когда у народа появлялись деньги. Стены его украшены изразцами. Фрески считаются выполненными в 17-м столетии, хотя о том не сохранилось никаких известий.

Еще далее находится район, который именуется Селище. Вероятно, так назвали его потому, что селище всегда располагается при городище. С другой стороны, если топоним «Городище» оправдан тем, что вот – валы, они заброшены, отсюда и суффикс «-ище», как объяснить топоним «Селище», ведь от селища не остается на местности каких-то следов уже лет через 100? Наверное, только устными преданиями – мол, жили тут люди прежде нас. Селище упоминается с 16-го века как Новое Селище (старое явно располагалось ближе к Городищу). В начале 17-го века оно было вотчиной князя Глинского. По состоянию на то время, помимо указанной церкви, в селе были еще теплая церковь Егория и ветхая церковь пророка Илии (вспомним, что мы писали про этот храм на Городище).

Место знаменито также тем, что Великое посольство заночевало тут накануне «уламывания» Михаила на царство, и лишь поутру двинулось на «последний штурм» Ипатьевского монастыря. На Селище находится храм Александра и Антонины с приделами пророка Илии и св. Григория (явно престолы от двух, утраченных, упомянутых выше церквей). Нынешняя церковь перестроена из деревянной в 1786 году.

Формы храма – один в один с храмом Спаса на Запрудне, и, видимо, это замысел был такой: оба храма располагаются друг напротив друга по Волге. В 1840-х годах неподалеку от нее поставили часовню Василия Блаженного, родовую усыпальницу Мягковых-Купреяновых, но она в советские годы взорвана.

Продолжение - Ипатьевский монастырь и его окрестности >>>

Евгений Арсюхин,

Наталия Андрианова

2004-2005