Рисунок 1. Каменный топор в форме медведя. Неолит. По В. Иванову.

Рисунок 2. Вещи финно-угорского облика с Сарского городища. Таблица из "Археология СССР. Финно-угры и балты в эпоху средневековья".

Рисунок 3. Карта распределения типичных мерянских вещей. Источник тот же.

Рисунок 4. Варяжский меч с Сарского городища. Рисунок из статьи С. Каинова.

Рисунок 5. Клеймо на мече "Лун делал". Источник тот же.

Рисунок 6. Озеро Неро и остров напротив Ростова.

Рисунок 7. Крещение Ростова. Фреска храма Иоанна Богослова. Фото взято из интернета.

Рисунок 8. Явление волхва в Ростов. Миниатюра Радзивиловской летописи.

Рисунок 9. Дьявол, пользуясь оплошностью князя, выпархивает из сосуда. Фреска храма Иоанна Богослова. По В. Иванову.

Рисунок 10. Татары убивают князя Василька за отказ сотрудничать с ними. Миниатюра (финифть) Н. Куландина. Рисунок взят из издания "Ростовский кремль, музей-заповедник".

Рисунок 11. Св. Петр, царевич Ордынский. Икона конца 17-го века в Ростовском музее.

Рисунок 12. Некоторые типы удельных ростовских монет. По Орешникову.

Рисунок 13. Герб Ростова.

Ростов: что выросло, то выросло

Город, управлявший в древности громадными пространствами Восточной Европы, райцентром стал

"Стиль Ростова" - высшее воплощение того, что мы называем "стилем старой Руси". Декор храма Иоанна Богослова.

Часть I. История Ростова и Ростовского княжества

К Части II. Архитектурные и археологические памятники Ростова>>

Ростов – один из столпов русского государства. Так написано везде, так верят все. Что такое ростовские звоны, как не голос России, что такое финифть ростовская, как не образ России, что такое затейливые силуэты Ростовского кремля, как не высшее воплощение русского вкуса? Все так, да не так. Если посмотреть в историю, все смешается, помутнеет, и от былой четкости не останется и следа. Ростов по происхождению – наверное, один из самых «нерусских» среди русских городов, городов самых нехристианских, пестовавших «нерусскость» и «нехристианство» дольше других. В Киеве уже три поколения осеняли себя крестом, а тут Велесу молились и убивали киевских миссионеров. В Новгороде уже давно говорили по-славянски, а какая речь звучала на берегах озера Неро – Бог ведает. И это при том, что само слово «Ростов» - исконно русское, чего не скажешь ни о Москве, ни о какой-нибудь Кидекше. Такие вот загогулины истории. Сбить прянично-финифтяной флер, показать за сусальным блеском подлинную эпопею становления Руси – вот цель нашего рассказа о Ростове.

Меря

Территория, на которой стоит Ростов, и, кроме нее, громадные пространства вокруг – исконные земли мери. Меря – одно из финно-угорских племен, аборигенов северо-востока современной России, причем среди прочих племен – явно одно из самых сильных. Меря поставлена киевским летописцем, автором «Повести временных лет», с Ростовым в особую связь. Она впервые упоминается в «доисторической», недатированной части «Повести» (составленной непонятно когда; первая датированная запись – 853 год): на «Ростовском озере» меря сидит, говорится там, и на Клещине озере меря же. Летопись в этом месте явно подкорректирована позднее для пущей понятности – мерянское название озера, «Неро», заменили на «Ростовское озеро», что выглядит анахронизмом. Но, похоже, подредактировали не только это. А мы пошли на поводу. Однозначная связь Неро с мерей, проведенная летописцем, заставила историков говорить о том, что озеро было «глубинной, сакральной» территорией мери, «наиболее плотно населенной» по сравнению с другими. Ниже мы увидим, что это не так. Но сначала – несколько слов об истории мери как таковой.

Меря считается народом историческим, то есть он "обязан" появиться с тех пор, как его упоминули письменные источники, и никак не раньше. Впервые меря упоминается готским историком Иорданом 6-го века, как припоминание о народе merens в составе империи Германариха (4 век). Затем племя поминается русскими летописями, а в 907 году исчезает и из них. Составленное императором византийским   Константином до 959 года сочинение «Об управлении империей» знает мордву, но не мерю. Из этого делают вывод, что меря очень быстро ассимилировалась со славянами. Вывод, как мы увидим ниже, поспешный.

Мерянская археологическая культура прослеживается вполне четко. Чего не скажешь о ее происхождении, как и о происхождении народа мери. Керамика эпохи неолита свидетельствует, что озеро Неро обживалось людьми задолго до Рождества Христова. Осколки керамики ямочно-гребенчатой культуры находят и возле нынешнего кремля, и возле Яковлевского монастыря на реке Ушице, и даже на острове напротив города, где, как полагают, впоследствии была табуированная зона мерянского святилища. Наверное, самым ярким неолитическим артефактом из Ростова стал каменный топор, стилизованный под морду медведя (рисунок 1). Он обнаружен сразу за средневековым крепостным валом, на северной его оконечности. Поскольку медведь был культовым зверем именно финно-угров, эта находка, на наш взгляд, ставит точку в споре, считать ли неолитические племена финно-угорскими или нет. На наш взгляд, да.

Но большинство археологов сделать это не решается, и говорит о том, что единая этноязыковая группировка поволжско-финских народов прослеживается лишь с раннего железного века, с таких известных культур текстильной керамики, как Дьяковская и Городецкая. Предполагается, что внутри этих культур сидели неразделенными позднейшие меря, мещера, мурома, мордва, мари. Сама грань  между очень похожими (до полного сходства) культурами – Дьяковской и Городецкой – грань, существующая, на мой взгляд, лишь в умах археологов, объявлена свидетельством наличия двух диалектов (как будто диалекты связаны с формой горшков). Далее была яркая эпопея поисков мери на позднедьяковских памятниках, окончившаяся, конечно же, полной победой: вещи, начиная с 6-го века (со времени свидетельства Иордана) объявлялись уже не дьяковскими, а мерянскими, и вся недолга. Так же легко разобрались с «ассимиляцией» - вещи после 10-го века, пусть даже мерянские по облику, объявляются славянскими или «пережиточными». Почему мы написали этот абзац с такой иронией? Во-первых, как уже говорилось, мы считаем мерю очень древним народом, с самых истоков Дьяковской культуры – точно. Но, самое главное, мы думаем, что меря едва ли не до 13-го века играла важную роль в жизни Ростовского княжества. И мы намерены показать этом на всем массиве фактов ниже.

Меря, судя по данным археологии, обладала высокой материальной культурой. Прошло время огульного приписывания мере и другим финно-уграм чуть ли не первобытного состояния до прихода славян. Однако, началась другая крайность. Послушать иных, оказывается, меря отличалась завидной предприимчивостью. Это она открыла Великий волжский торговый путь. И в сношениях с варягами, пришедшими в Восточную Европу поживиться от этой торговли, меря якобы выступала активной стороной. Варягов дальше то ли озера Неро, то ли Тимерева (возле Ярославля) не пускали, зато сами на юг, чуть ли не в халифат, ездили. Это, конечно, неправда. Вот чего в мере не было, так это предприимчивости и коммерческой жилки. Именно поэтому состояние мери до прихода варягов можно охарактеризовать как бытие традиционного общества – достаточно высокоразвитого, но замкнутого, неактивного, лишенного пассионарности. Торговали варяги сами, зато меря обслуживала торговую инфраструктуру (сельское хозяйство, ремесло, ремонт утвари и проч.) Желающим представить мерян как прирожденных купцов я могу лишь напомнить пассаж из Ибн-Фадлана, который видел в Булгаре в 922 году именно варяжских торговцев, а не каких-то иных. Дальше Булгара, впрочем, варягов действительно не пускали, но уже сами булгары, предпочитавшие самостоятельно плавать за товарами до устья Волги, где роль посредников играли уже хазары.

Религия мери также выглядит религией устоявшегося (и застоявшегося) традиционного общества. Верховным богом считался творец мира Шкабас, но на первом плане фигурировал, как правило, его помощник, которого мы знаем под искаженным славянами именем Велес. Подлинный корень имени мерянского бога – «Велезь» или «Волозь», что значит первое – «народ, род», второе – «природа, мир». Так, известны финно-угорские боги «Велезь-шкай» («Хозяин народа») и «Волозь шкай» («Хозяин природы»). Велес представлялся, вероятно, в образе медведя (вспомним неолитический каменный топор в форме медведя) и считался в одной из ипостасей злым богом, которого надо задабривать. Недаром еще в 19-м веке в Ростове говорили – «Он злой, как Велес». В то же время под влиянием варягов Велес трансформировался в покровителя торговли.

Про мерю можно рассказать еще много интересного. Так, литьем металла у них занимались женщины, которые сидели в большом «женском доме» (нечто вроде мануфактуры) и безо всяких особых приспособлений лили металл в формы. Мужская, кузнечная металлургия появилась у мери лишь под воздействием варягов.

Варяги и основание «Ростова-I» (Сарского городища)

Варяги проявили интерес к выгодам, которые несла в себе торговля с востоком, достаточно рано. Если основание такого опорного пункта, как Старая Ладога (он считается древнейшим, но мы думаем, что вместе с ним были и другие) относится к середине 8-го века, то разведки и рейды должны были осуществляться как минимум с конца 7-го – начала 8-го. Первичное проникновение варягов опиралось на два-три пункта - Рюриково городище, Старую Ладогу, и Сарское городище возле озера Неро, в земле мери, которое в этом рассказе нас и будет интересовать.

О ранних этапах деятельности варягов в земле мери может рассказать только археология. Проникновение варягов, скорее всего, было мирным. Следов войн или какого-то геноцида не улавливается. Напротив. Варяги избирают местом для построения своей крепости излучину реки Сары. И мерянское население, прежде рассеянное по громадным территориям, вдруг собирается в непосредственной близости от варяжской крепости, Сарского городища.

Поскольку с норманизмом у нас борются так давно, что забыли, ради чего, сегодня в трудах историков вы прочтете нечто подобное написанному выше, лишь если очень повезет. Чаще всего вам будут рассказывать о том, что меря основала «в ядре своих земель» ранний племенной центр, Сарское городище. О варягах, скорее всего, ни слова не скажут вообще. Так, в фундаментальном труде «Археология СССР. Финно-угры и балты в эпоху средневековья» о Сарском рассказано очень подробно, представлено несколько таблиц археологических находок оттуда, но все находки – финно-угорские (рисунок 2), само городище – конечно же, «мерянский протогород», и нет даже намека на то, что основу материальной культуры Сарского составляют именно скандинавские находки.

Разберемся и с посылом о «глубинной территории» мери возле озера Неро. Если мы взглянем на карту расселения мерянских племен, то увидим, что колоссальная их концентрация – на юге, у Волги. И севернее лишь два островка – у Неро и у Белого озера (рисунок 3). Как раз там, где сели варяги. Так кто к кому пришел? Варяги прибыли в места, заселенные мерей, чтобы установить там дань, как пишут российско-советские историки? Или варяги выбрали точки пустынные, лишь бы удобнее было в плане логистики, а уж меря сама к ним подобралась? Конечно, все убеждает в последнем. Собственно, о давнем знакомстве мери с регионом говорит лишь само название озера, «Неро» (ср. «Нерль»). Обычно эти корни выводят от «нер/няр» - «заболоченная низменность». Но даже с названием не все так просто. Колебания ранней летописи («Ростовское озеро») говорят о том, что мерянское и варяжско-славянское название появились едва ли не одновременно, и на равных конкурировали друг с другом. То есть меря дали имя этому «болоту» лишь когда сами его впервые увидели – не раньше конца 7-го века, одновременно с варяго-славянами, также давшими своему городу (Сарскому городищу) имя «Ростов», а озеру – «Ростовское».

Сделав столь сильное заявление, автор этих строк вмешивается в жестокую дискуссию. Древнейшая история Ростова – одна из главнейших загадок российской истории. Ростов как город упоминается летописями уже в 862 году. Рюрик, говорит летопись, пришедший на Русь вторично, после изгнания его «новгородцами» и оформления правильного договора с ними, стал раздавать земли своим варяжским вассалам, одного из которых посадил в Ростов (никто не поручится при этом, что там не сидел его наместник прежде). Однако, археология говорит, что на месте современного Ростова еще сто лет не наблюдается ничего варяжского, а стоит лишь заурядное поселение мери. Зато в нескольких километрах от современного города расположено огромное и богатое Сарское городище. Археологи раскололись на два лагеря. Одни полагают, что ранний Ростов – это и есть Сарское городище. Впоследствии город перенесли на его современное место. Другие продолжают активно копать в Ростовском кремле, в историческом ядре современного Ростова, надеясь отыскать следы славяно-варяжской жизни с момента летописного упоминания, с середины 9 века. Сарское же городище, в их понимании – племенной центр мери, который появился прежде славяно-варяжского Ростова, и, по мере развития последнего, захирел.

Усилиями московской школы (а в Ростове орудуют именно москвичи) победила вторая точка зрения. Как мы видели, издаются книги, где вовсе игнорируется варяжский пласт. Само же городище умудрились удревнить даже до 6-го столетия, лишь бы оно оказалось основано раньше варяг, и тянуло бы на «племенной центр» мери – очевидно, среди полной пустыни. Конечно, все «ранние» даты Сарского городища, будь то 6-й или 7-й века, нельзя воспринимать серьезно. Археологи просто берут в вилке дат (время бытования предмета, от – до) самую раннюю, или самую позднюю – это уж как им выгодно. Поэтому где у археологов написано «7-й», там может быть и «8-й». Середина 8-го века и есть время основания Сарского городища. А до основания тут было голое поле. Кто-то пришел сюда, и сходу выстроил крепость по заранее продуманному плану: насыпал валы, выделил военную и торговую зоны. Эти «кто-то» и были варяги, а само городище мало отличается как от Рюрикова, так и от собственно скандинавских поселений.

В свое время Сарское поразило археологов 19-го века, обладавших не замутненным еще догмами сознанием, обилием скандинавских находок. По числу северных вещей оно едва ли не соперничало с городами в самой Скандинавии. Чтобы не быть голословным, сразу приведу в качестве примера уникальный варяжский меч, обнаруженный на Сарском еще в 19-м веке (рисунок 4). Он долгое время валялся в одном из музеев без паспорта, но недавно выяснилось, что нашли его с внешней стороны вала Сарского городища. Меч хорошо сохранился – и клинок длиной почти метр, и, главное, рукоять, на которой после расчистки обнаружилось латинское клеймо «+LUN FECIT+» (“Лун сделал”; рисунок 5). Имя мастера Луна попадается исследователем впервые, до этого об этом мастере даже не подозревали. Мастер работал по канонам, принятым в его время, но обладал нетипичным почерком, что выдает его яркую индивидуальность. Специалисты по оружию сошлись на том, что Лун работал в крупной западноевропейской мастерской, считался элитным специалистом, и делал исключительно штучные вещи, и только на заказ. Меч легко укладывается в принятую классификацию (тип Е), однако, датировать изделие оказалось не столь просто. Авторы публикации отнесли меч к 10-му веку. Вероятно, они поторопились, поскольку ориентировались на вещный контекст находок таких мечей на территории Руси. Но мечи жили долго, и факт, что несколько экземпляров мечей типа Е потеряли на Руси в 10-м веке отнюдь не говорит о том, что их тогда и делали. В Европе подобные мечи находят в слоях начала – середины 9 века. В это время, по нашему мнению, и работал мастер Лун. А, поскольку контекст находки именно этого меча уже непонятен, можно предположить, что меч попал на Сарское городище не в 10-м, а в 9-м веке. Помимо этого меча, на Сарском собрана представительная коллекция других видов варяжского вооружения: ланцетовидные наконечники стрел, наконечник копья, топор, наконечники ножен меча и боевого ножа-скрамасакса. Эти вещи датируются по аналогиям 8-9 веками.

Жизнь на Сарском городище была организована так же, как на Рюриковом и в других военно-торговых поселения Скандинавии. Существовала княжеско-военная зона, где жили князь (или его наместник) и дружина, а рядом находилась ремесленно-торговая территория. Раскопаны металлургическая, керамическая мастерская, мастерская ювелира, ряд хозяйственных построек. Найдена даже баня. О том, что Сарское было торговым центром на великом пути «из халифата в варяги» свидетельствуют два клада восточных серебряных монет начала 9 века. Варяги жили и вокруг городища – так, в селе Угодичи обнаружен клад восточных монет с процарапанными руническими знаками, символами Тора.

Солидный мерянский пласт культуры Сарского можно связать как раз с ремесленниками из числа местного населения. В частности, здесь тоже есть следы литья металла женщинами, как принято было у мери, но именно здесь происходит отход от этой традиции: варяги учат мерю настоящему кузнечеству. В общем, мы не будем пересказывать наши взгляды на взаимоотношение варягов и местных племен в поселении такого рода, отсылая интересующихся к нашей же статье о Рюриковом городище.

Скандинавский облик материальной культуры Сарского городища идеально корреспондируется с летописными сведениями о раннем «Ростове». Летописи говорят, что в 862 году Рюрик посадил «в Ростов» своего наместника. Далее «Ростов» фиксируется прочно в орбите «варяжской Руси». В 882 году Олег привлекает мерю к победоносному походу на Киев. В 907 и 911 годах «ростовская» дружина под руководством воеводы с ярко славянским именем Потаня участвовала в походах Олега на Константинополь. Характерно, что Олег потребовал от византийского императора отдельной дани для Ростова, и город получил ее. Летописец поясняет, что города, получившие право эксклюзивной дани, управляются «великими князьями», подвластными Олегу. Видимо, речь идет о потомках вассалов Рюрика, имен которых мы, к сожалению, не знаем. Таким образом, мы видим совпадение данных археологии (Сарское городище – мощная варяжско-славянская крепость) и летописных источников.

Здесь нужно сделать два отступления. Первое. Археология говорит, что тон в Сарском городище – Ростове – задавали варяги. Данные же письменных источников указывают нам и на сильное славянское присутствие. Это и отмеченное нами славянское имя воеводы, и, наконец, само слово «Ростов», имеющее прозрачную славянскую этимологию («рост» - то есть нечто «выросшее», «разросшееся», появившееся быстро и стремительно). В этом нет никакого противоречия. Славяне быстро влились в варяжские дружины. Они переняли материальную дружинную культуру варягов, поэтому археологически погребение воина-славянина вряд ли можно отделить от погребения воина-шведа. Славян выдавал лишь язык, который «не откопаешь». Спасибо письменным источникам и топонимике, позволяющим прояснить более сложный, чем кажется по археологическим данным, этнический состав этих «торговых колонизаторов».

Отступление второе. Мы не можем разделить точку зрения А. Шахматова, который считал сведения летописи о раннем Ростове вставками 12-го века, и вот почему. Мы не сомневаемся, что эти сообщения и вправду подвергались редактуре. Но какой и ради чего? В подлинном тексте летописи наверняка проговаривался тот момент, что Ростов 12-го века – вовсе не тот Ростов, о котором говорится в 9-м. Возможно, летописи даже сообщали о факте переноса города на новое место. Но властям «нового Ростова» эти данные были совсем не выгодны. В древней Руси древность города значила очень многое – прежде всего, его позиционирование в иерархии относительно других городов. Так, Ростов «презирал» Владимир именно потому, что Владимир – новый город, «пригород» Ростова, населенный не старой аристократией, а «простолюдинами». Поэтому малейшее основание для сомнений в древности Ростова давало повод к унижению Ростова. Точно так было и в Великом Новгороде. Летописи упоминают Новгород тоже с 9-го века, но ученые блестяще доказали, что тогда это был не современный Новгород, а Рюриково городище. Впоследствии редакторы летописей постарались нивелировать этот момент, в чем и преуспели, да археологи вывели их на чистую воду. Подобной нивелировке подверглись и ростовские известия.

Итак, с одной стороны мы видим огромный по тем временам военно-торговый город, называемый нами сегодня «Сарское городище», а современники звали его, более чем уверен, Ростов. А что видит археология в это же самое время, в 9-м веке, на месте современного Ростова? Многочисленные попытки откопать в нынешнем Ростове столь же древние варяжско-славянские артефакты, как на Сарском, потерпели крах. На месте современного Ростовского кремля где-то с 7-го века было мерянское селище. Причем его основали люди, которые хотели быть поближе к Сарскому-Ростову, так что хронологическое совпадение не случайно. Вещи, оставленные этими людьми, напоминали таковые же, мерянского облика, с Сарского городища. Богаты остатки зверей и рыб – поселок стоял среди дикой природы. В общем, обычное поселение охотников и рыболовов, снабжавших Сарское городище едой, и получавших оттуда в обмен предметы роскоши.

Перенос Ростова к берегу озера Неро

И вот «вдруг» (опять это «вдруг») мерянский поселок у берега озера Неро превращается в нечто совсем другое. Прямо поверх мерянского слоя, без перерыва, встает типичный древнерусский город. Когда это происходит? Несмотря на то, что раскопками в Митропольичем саду кремля затронута лишь окраинная часть города (его основная территория жалась еще ближе к озеру), ответ есть. Самая древняя мостовая (яркий признак древнерусской урбанистической культуры) срублена, судя по дендрохронологической дате, в 963 году. То есть Ростов упоминается в летописях уже 100 лет, Сарское городище существует 150, а город на месте нынешнего Ростова еще только появляется! Конечно, это свидетельствует о том, что «Ростов» 9-го – первой половины 10-го века располагался на Сарском городище – других-то кандидатов нет. Очень важно, что вскоре после 960-х годов Сарское городище приходит в упадок: предметов позднее самого начала 11-го века там нет. То есть люди продолжали по инерции жить на Сарском всего 50 лет, а, с учетом размытости датировок древних предметов, вообще можно говорить об одномоментном покидании Сарского городища. Что это, как не перенос города?

Название городища как «Ростова» забылось быстро, и именно по той причине, что и новый населенный пункт назвали так же, «Ростов». "Народное" имя городища – Сарское – появилось достаточно рано. Так, в апреле 1216 года члены одной из коалиций знаменитой Липицкой битвы встретились, как говорит летопись, именно на «Сарском городище». Но разве в этом народном названии не читается отголоска слова «кесарь» («царь»), то есть верховный правитель? Конечно, мне могут возразить, что имя городища взялось от названия реки – Сара, а откуда имя реке взялось – Бог ведает. Но мне кажется, что тут, вопреки распространенному правилу, именно река получила название от городища, а не наоборот.

Что же произошло у озера Неро незадолго до 963 года? Это было время правления княгини Ольги. Если вспомнить новгородскую историю, Ольга явилась на Рюриково городище (947 год), чтобы установить абсолютно новый порядок власти на той территории. Летописец лаконично говорит, что Ольга установила «погосты и дани», то есть систему налогообложения. Академик В. Янин доказал, что Ольга сделала не только это. Из числа общин, претендовавших на первенство, она выделила три, группировавшихся вокруг острова на реке Волхов. А эти общины основали собственно Новгород - новый город относительно Рюрикова городища.

Зачем это все понадобилось? Почему нельзя было по-прежнему управлять только силами княжеского наместника, сидевшего на Рюриковом городище? Дело в том, что прежняя стройная система разрушилась вскоре после того, как Олег перенес центр своего княжения с Рюрикова городища в Киев. Повсюду поднимались местные общины, требовавшие своего места под солнцем. Чтобы не потерять контроль над территориями, Ольга по сути делегировала этим общинам часть власти (на определенных условиях – сбор налогов в пользу Киева). При этом, как показывает пример Новгорода, центр власти сместился и географически. В Новгороде общины сочли удобным создать новый центр, несколько удаленный от старого Рюрикова городища, и последнее теперь понималось лишь как резиденция князей. Отныне власть принадлежала общине пополам с князем, причем в Новгороде перевес явно склонялся в пользу общины: князя приглашали, но его и изгоняли, если он не исполнял договор.

В Ростове, вероятно, незадолго до 963 года произошло нечто подобное. Мы не знаем, была ли Ольга в Ростове лично – вероятно, нет, зато от ее имени действовали, по «новгородской модели», представители киевской княгини. Но есть тут и отличия. Если в Новгороде Рюриково городище как резиденция сначала князя, а потом московского царя, существовало как минимум до 16-го века, то в Ростове Сарское городище очень быстро захирело. Причина, конечно, в том, что в Ростове пошли именно по пути «чистого переноса» города. Казалось бы, деталь, а на самом деле – очень важный момент.

Новгородская община искони строила свою политическую систему в духе жесткого дуализма. Есть сама община с ее центром, Новгородом, и есть князь, наемный менеджер. Для поддержания этого дуализма сочли правильным географически разнести два центра - Новгород и Рюриково городище. То, что мы знаем о ранней общине Ростова, свидетельствует: она была еще менее покладиста, чем новгородская. Так, Ростов сопротивлялся крещению едва ли не столетие, что можно связать с принципиальной позицией местной олигархии, мерянской по этносу и «языческой» по религии. Вероятно, в Ростове решили не создавать дуалистическую конструкцию, а взять максимально полноту власти в свои руки, в руки общины. Князь, чтобы быть под присмотром, должен был сидеть не где-то далеко, а в самом сгущении мерянских поселков у озера Неро. К тому же они думали, что, если вырвать князя из привычного окружения Сарского городища, он станет менее сильным.

Конечно, тут мерянские «олигархи» промашку дали. Дуалистическая новгородская модель дожила до момента полного и прямого подчинения Новгородской республики Москве. А в Ростове князь, переехав в центр племенной жизни, относительно быстро подчинил себе общину. Этому способствовало то, что «ростовская» община, державшаяся на принципе этнического отличия от славян, эти свои этнические особенности стала терять, чему особенно способствовало крещение. Сказанное не значит, что ростовская община оказалась какой-то слабой и ущербной. Напротив, мы видим, как она показывает норов, например, в конфликте с возвысившимися пригородами вроде Владимира. Но община в Ростове не была так противопоставлена князю, как в Новгороде. И вообще, Новгород на Руси - скорее исключение. Ведь община была и в Москве, и во Владимире, и в Суздале, но много ли мы знаем примеров прямого конфликта князей и общин вне Новгорода? Почти не знаем.

Ростов до крещения

Итак, остановимся теперь на берегах озера Неро, где славяне, меря и потомки ославянившихся варягов около 963 года строят «новый старый» Ростов. Есть мнение, что место для стройки выбрано странное – мол, сакральным оно было, табуированным. Действительно, нынешний Ростов находится как раз напротив острова, представляющего из себя лежащую в воде скалу, которая считалась священной, посвященной Велесу (рисунок 6). Как же могли отвести славяно-варяжскому князю место для резиденции на этом священном участке? Да никак. Мы полагаем, что на самом деле исследователи допустили подмену понятий. Факт, что современному Ростову предшествовало обычное мерянское поселение, говорит о том, что берег озера табуирован явно не был. Сакральным, очевидно, считался только сам остров. Стремясь доказать, что в Митрополичьем саду якобы находилось святилище Велеса, исследователи дошли до смешного. Так, обнаруженный там при раскопках слой навоза объявили почему-то остатками жизнедеятельности непременно священных животных, живших при храме, или даже «одной из статей выплачиваемой дани». Получается, что дань платили навозом?!

Ранний «Ростов-2», видимо, не был обнесен сколь либо мощными оборонительными укреплениями. И вообще, настоящая крепость в Ростове появилась лишь в 17-м столетии. «Обстоятельства, приведшие к возникновению города на месте рядового мерянского поселка на малопригодном для большого поселения низком подболоченном участке побережья, лишенном естественных оборонительных рубежей, едва ли поддаются объяснению. Возможность занять более удобное место на озерном берегу не была реализована. Видимо, в основе столь странного предпочтения лежали какие-то субъективные причины, которые, спустя тысячу лет, понять невозможно», - пишет в связи с этим археолог А. Леонтьев. Однако, с нашей точки зрения все не так уж загадочно. Русские поселились на тех землях, которые им отвела община мери. Ниже мы увидим, что еще долго русским князьям приходилось с нею считаться – вплоть до восстания 1071 года. Конечно, меря постаралась дать варяго-славянам неугодья, а у тех просто не было выбора. Так что князьям нарочно дали местность, где просто невозможно поставить нормальную крепость – чтобы чрезмерно не усиливались.

К началу 11 века, по сравнению с мерянским поселком, русский город вырос вдвое, хотя при этом едва достиг места, где стоит ныне Успенский собор (от озера до собора – 10 минут неспешным шагом). Находки говорят, что город сразу стали посещать крупные иноземные торговые суда (так, найдены остатки одного из таких судов). Суда, наверное, были варяжскими, они привозили товары для дальнейшей переправки их в южные регионы, и забирали предметы, поступавшие оттуда. О торговле говорят и находки керамики. Болгарской керамики достаточно много, и удельный вес ее растет на протяжении 10-11 веков. В начале 11 века начинают попадаться обломки южных амфор из Крыма. Оттуда же могут происходить куски стеклянных браслетов и другие предметы роскоши. А вот янтарь завозили с Прибалтики. До рубежа 10-11 веков в этот край лепной посуды скорее всего завозили и русскую круговую. Есть даже керамика с Урала, что может говорить о давно налаженных связях, еще при господстве мери, с уральскими, этнически близкими племенами.

В конце 10 века единая «Киевская Русь» стала дробиться, и в 988 году Владимир Креститель отдает город своему сыну Ярославу, будущему Мудрому. Ярослав был тогда еще очень молод (он родился около 978 года), и это пожалование носило чисто номинальный характер. Тем не менее, князь правил своим уделом до 1010 года. С эпохой Ярослава Мудрого археологи связывают начало расцвета материальной культуры Ростова. В 990-е годы появляются первые усадебные постройки, что свидетельствует: знать сформировалась и обживалась. Но долгое (до конца 11 века) бытование лепной керамики может говорить о том, что его население во многом состояло из этнических мерян. О том же могут свидетельствовать амулеты из костей бобра, которые исчезают как раз тогда, когда в Ростове действовали святители Леонтий и Исайя (см. ниже). А вот самый ранний нательный крест – это лишь 1070 годы, что тоже совпадает по времени с деятельностью этих святителей.

Княжество Ярослава, прообраз будущего Великого владимирского княжества, принялось активно осваивать «пустые» пространства между редкими городами, и одновременно затеяло продвижение на восток. Желание контролировать Великий волжский путь более плотно привело к основанию Ярославля непосредственно на волжском берегу. Такие города, как Ярославль или впоследствии Владимир, в силу своего расположения, получали более высокие конкурентные преимущества, и в итоге лишили Ростов статуса столицы. При Ярославе в Ростове якобы появляется первый деревянный храм (991), который сгорел в 1160 году, по поводу чего летописец пожалел о нем как «чудном и зело преудивленном».

В 1010 году (по Татищеву) старший сын Владимира Крестителя, Вышеслав, сидевший в Новгороде, умирает, и Ярослава переводят в Новгород, Ростов же достается другому сыну Владимира, Борису. Вскоре, однако, Борис был убит своим братом Святополком. В этот период, видимо, Ростов контролировался наместниками киевского князя. Вообще, связь Ростова с Киевом была еще довольно слабой. Так, не существовало даже прямой дороги из Киева в Ростов; ездили через Новгород, чуть позже – через Смоленск. Статистика археологических находок свидетельствует об особом статусе Ростова по сравнению с Суздалем и Владимиром. Так, стеклянные браслеты из Византии и Киева попадают в город так же, как в любой другой крупный населенный пункт древней Руси. Самые древние находки, происходящие, судя по виду, из византийского Херсона, обнаружены в слоях 1093-1102 годов, в 12-м веке киевских браслетов становится особенно много. Потом, вероятно, их научились делать и в Ростове, а в 14-м веке, как везде, они исчезают. Но распределение находок шиферных пряслиц и фрагментов крымских амфор демонстрирует уже совершенно другую картину. Эти объекты появляются в Ростове поздно. Так, пряслица (типично киевская продукция) появляются лишь в 10-30 годах 11-го века, после подъема ввоза в начале 12 века их число опять сокращается во второй половине этого столетия, что так же необычно. Столь же поздно появляются фрагменты амфор, и они «ведут» себя точно так же. Историки предполагают, что здесь отразились политические трения с Киевом, которые сказывались и на торговле. Очевидно, что Ростов слабо входил в политическую и экономическую орбиту Киева до середины 11-го века, в источниках читается и политическая напряженность второй половины 12-го века.

Ярослав Мудрый, верховный правитель, умирает в 1054 году, и Ростов уходит во владение Всеволоду Ярославичу как «придача» к Переславлю, но не Залесскому, а Южному (в Киевской земле). Считается, что Всеволод сам так и не побывал в Ростове – зато там сидел его посадник. Эта форма «удаленного контроля» не помешала, однако, взяться за давно назревшее дело – христианизацию Ростовской земли, что на языке того времени означало более плотный политический контроль над ней.

Крещение Ростова. Восстание волхвов

Несмотря на то, что Киев и Новгород еще в 988 году были крещены - первый водой, второй мечом, Ростов оставался языческим, поскольку меря активно сопротивлялась христианству, а князья боялись ее тронуть. И если в Новгороде и князь, и вече исповедовали одну веру, да и этнически были более едины (варяги быстро ославянились) - то в Ростове князю противостояло (или сотрудничало с ним – когда как) вече из иноплеменного и иноверческого населения.

Власть не раз пыталась привести Ростов к крещению. 15 июля 992 года в Ростов приехал князь Владимир Креститель вместе с митрополитом Михаилом (рисунок 7). Судя по источникам, его миссия якобы имела успех, однако, на деле удалось крестить лишь непосредственное окружение наместника (дружинников). Михаил как приехал, так и уехал. К тому же, он был греком, и у него не было шансов на удачную миссионерскую деятельность. Не слишком надежные источники сообщают, что в тот день на берегу Неро поставлена была обыденная (однодневная) церковь Кирика и Улиты (очень странное посвящение для тех лет). В 1214 году ее якобы перенесли в слободу к северу у города, которая ныне называется Спасографской. А на месте старой обыденной церкви в 1365 году поставили храм Спаса. Все это очень смахивает на церковную легенду.

После Михаила в Ростов пожаловал епископ Федор (991). Формально создана ростовская кафедра, Федор строит дубовый храм. Но, не вынеся преследований со стороны язычников, он также скоро ретируется: то ли к себе в Грецию, то ли в Суздаль. Ему на смену приехал епископ Илларион, но и этот предпочел бежать, пока цел, к себе в Константинополь. И только Леонтию удалось наконец добиться успеха.

Леонтий прибыл в Ростов неизвестно когда, вероятно, в 1060-е годы. Этот, в отличие от предшественников, был хоть и греком, но с хорошим знанием языка, из числа монахов Киево-Печерского монастыря. Леонтий, по преданию, воздвиг на берегу Неро деревянный храм Михаила Архангела. Храм менял свой облик в дереве, пока в 1757 году его не выстроили в камне. В годы революции храм разрушен. Леонтию пришлось нелегко – несмотря на кротость (по крайней мере, Житие рисует его достаточно терпимым и сдержанным человеком, что было, наверное, нормальной моделью поведения в еще не покоренном краю), его сначала выгнали, но он вернулся, чтобы проповедовать теперь уже исключительно детям и юношам (взрослые уперлись крепко). Он то ли умер мирно около 1076 года, то ли его убили в восстании волхвов 1071 года. Второе скорее всего неверно: его участие в подавлении бунта в Житии святителя трактуется как «победа». Так что же это было за восстание?

Катализаторами стали голод и усиление давления на традиционную религию, причем в массовом сознании первое было следствием второго. Из Ярославля в «Ростовскую область» (очевидно, в сам город смутьянам вход перекрыли) явились два волхва (рисунок 8). Пользуясь тем, что народ голодал, волхвы объявили, что знают «знатных жен» (очень архаичный ход, отводящий ко временам матриархата), которые «прячут жито». Дальше развернулась страшная сцена. Народ стал притаскивать «жен» на вече, где волхвы разрубали их пополам, и каким-то фокусом доставали из их тел мед, рыбу и зерно. Имущество убитых волхвы забирали себе. В это время Янь, воевода князя Святослава, собирал дань в тех местах, и прослышал про восстание. Характерно, что он не предпринял никаких шагов, пока не узнал, что волхвы – из числа смердов его князя. То есть для оправдания силовых акций Янь подыскивал легитимный повод, дабы не злить общину. Отсюда понятно и то, почему Янь поначалу собирался пойти на волхвов без оружия – чтобы община не обвинила его в неоправданном применении силы. Только после того, как его отроки (то есть представители дружины, другой политической силы) отговорили (и как ведь отговорили – не «убьют», а «осрамят тебя», сказали они), он взял с собой 12 вооруженных, сам вооружился лишь топориком, и в таком виде пошел в лес. Яня встретили трое послов от волхвов, которые после коротких переговоров были убиты. Из леса вышли другие повстанцы, завязалась схватка, в ходе которой у Яня убили попа. Что делал священник в этой экспедиции, по тексту летописи не понятно, но мы можем догадаться – предполагалось, что прежде оружия поп подействует словом, но вышло не так. Остатки восставших разбрелись по лесу.

Что делает Янь? Он идет в город Белоозеро, и требует у горожан (читай – у общины) найти и выдать зачинщиков. Видимо, проделать такой же трюк в Ростове он просто побоялся. Характерная угроза – «а то год от вас не уйду», что значило – «год будете кормить меня, мою дружину и коней, да и дани соберу с вас немеряно». Естественно, угроза подействовала, и община Белоозера выдала зачинщиков мятежа. Между ними и Янем произошел прелюбопытный разговор, который спровоцировал сам воевода, усомнившийся в возможности извлечь из человеческого тела что-то, кроме «жил и костей». В ответ он услышал от волхвов их теорию сотворения человека. Мы не знаем, насколько она придумана киевским книжником, который мог приписать волхвам манихейские воззрения, но обязаны познакомить с этой теорией читателя. Бог мылся в бане, говорили волхвы, вспотел, утерся ветошью, и бросил ее на землю. Ветошь подобрал Антихрист, и задумал сотворить из нее человека, но Бог воспрепятствовал. Вышел спор. В итоге Антихрист сотворил тело, а Бог вложил в него душу. Конечно, это слишком напоминает дуалистические идеи манихейского востока, но только на этом основании говорить, что рассказ выдуман целиком, мы не отваживаемся.

Дискуссия закончилась печально: волхвы потребовали очной ставки с князем Святославом, Янь подверг их издевательствам, и, когда пленные волхвы плыли на ладье вместе с воинами, отдал воинам волхвов на расправу (в полном соответствии с канонами Русской Правды, все воины в лодке, как на подбор, потеряли родственников от действий волхвов). Но даже это - не прежде, чем волхвы признали, что их боги говорят: «Не быть нам, волхвам, от тебя живым». Прежде «боги» утверждали, что Янь ничего не может сделать волхвам, что Янь с успехом опроверг на практике. Тела волхвов, подвешенные на дуб, сожрали медведи. Здесь все дышит архаизмами. Наверняка не было ни лодки, ни дуба, ни медведей. Автор рассказа нарочно использовал знаковые предметы мифологии мери (вода, дерево, культовый зверь), чтобы показать мере, как их священники погибли от собственного сакрального оружия: вода стала местом их смерти, дерево жизни превратилось в дерево смерти, наконец, медведь-тотем сожрал уже мертвые тела. Такой вот пропагандистский памфлет, наверняка распространенный княжескими мифотворцами среди народа, донесла до нас летопись.

Когда уже при Андрее Боголюбском ставили каменный Успенский собор (1160-е годы), то якобы нашли мощи убиенного Леонтия, и с тех пор он стал духовным покровителем Северо-Западной Руси. Исаия, приехавший на смену Леонтию – первый русский на Ростовской кафедре, но также из киевского Печерского монастыря. Вероятно, его сопровождал личный отряд княжеской гвардии, поскольку он активно ездил по регионам, понимая, что именно там коренятся язычники. Конечно, без вооруженной свиты он бы далеко не уехал.

Наконец, такой деятель, как Авраамий, в миру Аверкий, не занимал официального поста в церкви, но сделал, может быть, больше пугливых епископов. Когда он жил, непонятно. Одни источники относят его подвиги к Владимиру Крестителю, другие – к Владимиру Мономаху. Этот человек действовал на свой страх и риск - как подвижник, который осваивает «монашескими способами» новые, еще не затронутые строительством правильных обителей земли. Говорят, что он устроил келью на берегу озера Неро. Рядом с его пещерой стоял идол Велеса, сооруженный из разноцветных камней. Вероятно, его облик был не столь уж богат, как разукрасила его монашеская фантазия. В видении Авраамию явился Иоанн Богослов, и дал увенчанный крестом жезл для сокрушения идола. Авраамий разрушил идола наяву, и на этом месте основал монастырь Богоявления. Металлические фигурки (конек, женщина с ребенком на руках), находимые в раскопках, и выставленные ныне в Ростовском музее, считаются подлинными, только маленькими, идолами, наподобие того, которого сокрушил Авраамий. Не совсем понятно посвящение монастыря – вероятно, суть дела исказила позднейшая церковная легенда. Правда, легенда говорит, что в монастыре был и храм Иоанна Богослова. В храме Богоявления монах и был погребен, скончавшись в глубокой старости.

Про Авраамия вообще рассказывают массу занятных подробностей. Так, в его Житии сказано, что он заточил в кувшине чертенка, прикрыв кувшин крестом (рисунок 9). Князь, придя в гости к святому, снял крест, чтобы его рассмотреть, и чертенок упорхнул. Явившись князю в виде воина, чертенок наговорил на Авраамия, и его предали суду. Вероятно, в этой легенде отражены трения Авраамия с какими-то боярами, подданными князя, которым деятельность святителя пришлась не по нраву. Это могли быть «олигархи» из числа некрещеных, но верных князю, представителей мери. Мощи Авраамия обретены несколько позднее, нежели мощи Леонтия, при Всеволоде Большое Гнездо (1176-1212). В 1551 году перед походом на Казань Иван Грозный был в Богоявленском Авраамиевом монастыре, где ему показали «тот самый жезл». Жезл Иван забрал с собой, а, возвратившись из похода, приказал построить новый храм Богоявления.

Сегодня историки высказывают интересную гипотезу, что подлинный портрет Авраамия мы можем видеть на вышитых пеленах, которыми покрывался гроб с его мощами. И в самом деле, по традиции, идущей еще от Фаюмского портрета, такие пелены должны быть максимально приближены к портрету. И пелены Авраамия – отличаются от его икон. На них изображен довольно крепкий старик, отнюдь не аскет. Хотя мы располагаем лишь пеленами 16-го века и позднее, искажения от копии к копии не слишком фатальны.

Даже после восстания волхвы не сдались. Волхв объявился в Ростове и в 1091 году, но, как лаконично говорит «Повесть временных лет», вскоре погиб. Вероятно, не сам собой – бывшие «язычники» поняли, что лучше принять крест.

Ростов до монголов

По смерти Всеволода (1093) Ростовские земли переходят к Владимиру, будущему Мономаху. Мономах осваивал эти земли еще при жизни отца, впервые побывав в будущем уделе в 1068 году. Это хорошо видно по его автобиографии, в которой он называет Ростов первым из 83 «великих путей» своей жизни («первое к Ростову идох»). В 1096 году Мономаху пришлось смириться с кратковременным захватом Ростова князем Олегом. От этого времени до наших дней дошла страшная находка: в Митрополичьем саду найден при раскопках череп одного из воинов, который погиб в бою, и ненависть к нему была так велика, что голову у него отрубили и бросили отдельно. Воин оказался человеком лет 50-ти, много повидавшим на своем веку разных ранений. Скорее всего, он принадлежал к дружине Олега. Интересно, что этнически он оказался скорее монголоидом, но это еще ничего не значит: монголоидами были и служилые половцы, и сами славяне в местах смешения рас, наконец, коренное население Ростовской земли (конечно, мы говорим лишь о некоторых признаках монголоидности). Олега, впрочем, вскоре выгнали, и Любечский съезд князей 1097 года подтвердил права Владимира на Ростовские уделы. Мономах скончался в 1125 году. При нем в Ростове правил его сын Юрий (Долгорукий), который считается первым независимым ростовским князем. В этот период из событий можно отметить набег булгар 1107 года на Ростовские земли. У Белогостицкого монастыря обнаружен клад из восточных монет и серебряных украшений, оставленный человеком, который ушел биться с булгарами и погиб в бою.

Первое, что сделал Юрий Долгорукий по смерти отца – перенес столицу из Ростова в Суздаль. Причина была в постоянных конфликтах Юрия Долгорукого и ростовских боря, или «веча». В итоге бояре добились лишь того, что в княжестве де-факто оказалось две столицы: центр вечевой власти Ростов, и центр княжеской – Суздаль. Юрий все время мечтал о Киеве, но терпел там неудачи, и всякий раз возвращался в свою отчину. Так что его заслуга – хотя бы в том, что он хоть отчину не потерял. По сути, удел, который дал Мономах Юрию – это ядро современного русского государства. Столицей этого удела сначала был Ростов, потом Суздаль, затем Владимир и Москва. Далее понятно.

Преемник Юрия, Андрей Боголюбский был приглашен в 1157 году специально ростовскими боярами, которые связали, как им казалось, его обязательством вернуть Ростову столичный статус. Андрей предложение принял, но тут же продолжил традицию переноса столиц, сделав своей резиденцией Владимир, точнее Боголюбово под Владимиром. Причина была все та же – конфликт теперь уже с суздальской общиной, которой Андрей решил противопоставить возвышение общины владимирской, прежде донельзя забитой. Андрей отметился в Ростове тем, что распорядился взамен сгоревшего дубового Успенского собора, в 1160 году, поставить здание из камня, но в целом Ростов не любил, и даже этот собор воздвиг нехотя.

Насильственная смерть Андрея (+1175) стала отражением глубокого конфликта элит, и следствием того, что он нарушил слово. Говорят, что Андрея убили булгары (у него была жена-булгарка), за то, что он разорял их страну. Среди имен убийц мы и в самом деле видим немало тюркских фамилий. Но прямо булгары никак не проявляются после смерти князя. Зато вырисовывается интереснейшая конструкция. Во Владимире появляются ростовцы, суздальцы и переяславцы (но летопись далее говорит только о ростовцах), и выказывают намерение просить князя у рязанского правителя Глеба. Такое впечатление, что ростовцы выступают неким агентом Волжской Булгарии, а правитель из Рязани, этого южного, связанного с Булгарией края, должен проводить про-булгарскую линию на владимирском престоле.

Но ничего из этого не получилось. В Чернигове все пронюхали, и послали на владимирский стол Михалку. Ростовцы пришли в ярость. Они сначала требовали, чтобы Михалка не ехал дальше Москвы, потом, когда тот ослушался и прибыл во Владимир, вместе с муромцами и рязанцами осадили Владимир, и сожгли окрестности. Осада длилась 7 недель, и владимирцы потребовали от Михалки: мирись, или уходи. Он и ушел. Владимирское княжество решили разделить: владимирцы посадили у себя Ярополка Ростиславича, ростовцы же Мстислава Ростиславича. Летописец емко поясняет суть конфликта – не против кого-то из князей бились владимирцы, а против ростовской общины, потому что сказали ростовцы – «пожжем Володимер, или посадим в нем другого посадника, потому что они наши холопы, каменщики» (то есть ремесленники, простонародье).

Но владимирцам новый князь не понравился – бояр слушал, и руки в золото церковное запустил. Тогда они снова (1176) запросили в Чернигове Михалку. Ярополк и ростовский Мстислав выступили против, но разминулись в лесах. Лишь под самыми стенами они набросились на Михалку с «криками, как будто сожрать хотят», но воины Михалки оказались сильнее. Михалка сел на стол, Мстислав бежал в Новгород, а Ярополк – в Рязань. Михалка объехал все крупные города, навел порядок. Суздальцы сами покаялись, ростовцы затаились, в Переславле Залесском Михалка посадил своего брата Всеволода (будущего Большое гнездо). Михалка даже пошел было на Рязань, но Глеб пообещал вернуть все, что награбил Ярополк, и вернул «до последнего золотника».

Но уже в 1177 году Михалка умирает. Ростовцы сразу дали знать в Новгород, Мстиславу (причем, как говорят, даже до смерти Михалки; видимо, владимирский князь долго болел, недаром и к Владимиру он год назад подъехал на носилках): «Иди к нам, тебя хотим, а другой нам не нужен». Но навстречу Мстиславу поднялся из Переяславля Всеволод. Он предложил сначала Мстиславу мир на правах общего владения Суздалем (видимо, подразумевалось, что, за Мстиславом останется также Ростов), но ростовские бояре запретили мириться с Всеволодом «своему» князю: «Ты можешь ему (Всеволоду) дать мир, но мы мира ему не давали», говорили Добрыня Долгий, Матей Шибутович «и другие злые люди». Полки противников схватились у Липицы 27 июня (Первая Липицкая битва). Мстислав разбит, и бежит через Ростов в Новгород, а оттуда, не принятый новгородцами, в Рязань, злые советчики его убиты, Всеволод принял полноту власти. Так закончилась история с заговором против Андрея Боголюбского, в котором, видимо, отметились как ростовцы и рязанцы, так и стоявшие за их спинами булгары. Ростовцы, впрочем, мгновенно приняли Всеволода, скрыв досаду: когда Всеволод пошел воевать Глеба Рязанского, жгущего окрестности Владимира вместе с половцами (что характерно), со Всеволодом были и ростовцы.

Но усмирить Ростов, видимо, таки не удавалось. Мы не знаем деталей, но, вероятно, Всеволод решил выделить Ростов в особенное княжество (подконтрольное Владимиру), чтобы там сидел «свой человек» и более плотно занимался бы только Ростовом. Но вышло опять не так. На эту роль Всеволод бросил своего сына, Константина, в 1207 году, который получает Ростов и огромную территорию впридачу (Ярославль, Белоозеро, Мологу, Углич, Великий Устюг). Константин, начитанный (он даже летописи писал) и коварный, с ревностью берется за дело. Уже 25 ноября указанного года он освящает в своей новой резиденции храм св. Михаила. На пиру после освящения храма князь заключает общий договор с боярами Ростова. Бояре подумали, что вот теперь-то наконец их город станет стольным, да еще с такой земельной и экономической базой, с такими торговыми путями пушниной, которые пришлись на территорию нового удела! Константин был не против, но эти планы встревожили отца. Всеволод заподозрил, что Константин послушал ростовских бояр с их наветами, разрушительную силу которых он еще очень хорошо помнил. Всеволод решил, что после его смерти Константин пусть забирает столицу, Владимир, но теряет Ростов в пользу Юрия, другого сына. Константин был настолько против, что, кажется, готов был сделать столицей великого княжения Ростов, лишь бы его не терять. Поэтому он попросил оба города, Ростов и Владимир. Отец отказал, дважды звал сына на разговор (1211 год), но тот не пришел. Тогда отец снял старшинство с рода Константина, и поставил главным наследником Юрия.

Константин задумал какую-то усобицу, но 15 апреля 1212 года Всеволод Большое гнездо умирает. Константин даже не приехал на похороны из своего Ростова. За 1213-1214 годы Константин и Юрий схватывались трижды. Так, Константин интриговал, раздавая другим братьям земли, принадлежавшие лично Юрию. Тот организовал поход в Ростов, который закончился кровопролитным сражением на реке Ишне, совсем рядом с городом. Постепенно и воины, и другие сыновья – встали на сторону Юрия, что охладило пыл Константина. Братья притворно примирились, и де-факто Ростовское княжение стало независимой от Владимира частью Великого княжества.

Понятно, что так не могло продолжаться долго. Исход, как и в прежнем конфликте, наступил на реке Липице (Липицкая вторая битва, 21 апреля 1216). Мы не станем подробно расписывать ее обстоятельства, отсылая читателя к подробнейшей статье А. Астайкина, опубликованной на этом сайте. Победил Константин, он и стал великим князем. Сразу после битвы Константин посадил в Ростове княжить своего сына Василька. К несчастью для ростовцев, князь, очевидно, уже был болен, и скончался 12 февраля 1219 года, а его место занял побежденный на Липице, и сосланный после битвы в Городец Юрий. Перед кончиной Константин закрепил за Васильком и другим сыном, Всеволодом, соответственно Ростов и Ярославль. Юрия Константин завещал слушаться, как отца. Таким образом, Ростов снова стал независимым удельным княжением, но территория этого княжения опять сократилась: отвалились Ярославль и Углич.

Короткий промежуток между Липицкой битвой и монгольским нашествием, особенно же время правления князя Василька, считается моментом культурного расцвета города, ставшего наконец полноценной (хоть и удельной) столицей. Взамен обветшавшего Успенского собора в 1213 году строится новое здание, а в княжеской резиденции в 1215 году появляется каменная церковь Бориса и Глеба. При князе ведется летопись, собирается библиотека, остатки которой, как ни странно, уцелели до наших дней. Город делился на концы (хочется сказать - по новгородскому образцу, но, видимо, это была общая всем северо-западным городам традиция). Известно название лишь одного конца, Чудской, где, как видно, проживала чудь. Ростовцы активно участвуют в восточных проектах Владимирского княжества. В 1220 году, во время страшной войны с Булгарией, ростовский боярин Воислав Добрынич командовал судовой ратью ростовцев и устюжан. Не без участия Ростова заложен был и Нижний Новгород в 1221 году, на отвоеванных у Булгарии землях. В 1223 Василько номинально возглавил ростовскую рать, шедшую на битву при Калке, на первую в нашей истории столкновение с монголами. Но опоздал, чем и спас себе и всем ростовцам жизнь. В 1227 году женился на дочери Михаила Черниговского Марии. В 1228 году его рать разгромила мордовского князя Пургаса, который вместе с русскими противниками великого князя вел партизанскую войну за возвращение Мордовии (и Волжской Булгарии) устья Оки.

Ростов и монголы

Монгольское нашествие 1237/8 года не принесло Ростову столько вреда, как Владимиру или Ярославлю. Кажется, бояре сами открыли ворота монголам, тогда как Ярославль и Владимир оказали бешеное сопротивление, за что и поплатились. Принято считать, что монголы все-таки пограбили город, но летопись использует глагол «попленить», и говорит о Ростове суммарно с другими городами. Другое дело князь Василько. Вместе с великим князем Юрием он дает монголам бой на реке Сити 4 марта 1238 года. Юрий погибает, Василько попадает в плен. После уговоров перейти на сторону монголов, его также убивают и бросают в Шенерском лесу (рисунок 10). Где такое место, неизвестно, да и сама битва, вероятно, происходила сразу в нескольких местах и была большим побоищем растянувшегося, по обычаю, русского войска. Тело князя отыскивают, и перевозят в Ростов.

От князя остаются сыновья Борис и Глеб, а, пока они малы, княжеством правит их мать, жена Василька, Мария. Борис получил в Орде от Батыя ярлык на ростовское княжение уже в 1244 (Глеб сел на Белозерский стол в 1251). Отныне он – верный проводник политики Орды в Руси. Не он ли уговаривал Михаила Черниговского «поклониться кусту», и тем самым сохранить себе жизнь (1246), да не уговорил – непреклонного Михаила казнили? Не он ли дважды был по сути воспитателем сына Батыя, Сартака (1246, 1250)? Не его ли послали в Орду задабривать «управляющего русскими улусом» Улавчия (1256)? Наконец, не он ли сопровождал татарских переписчиков в Новгород в 1258? Не говоря уже о том, что перепись самой Ростовской земли в 1257 прошла без единого инцидента. Так что и Борис, и Белозерский Глеб снискали в новейшей историографии славу «ханских угодников». С другой стороны, монголы Ростов не трогали, и поди объясни ростовцам, что это плохо. Ростовские князья, как и Александр Невский, верили: Орда – наказание за грехи, когда от грехов очистишься, то и Орда уйдет. От себя добавим, что это не мешало тому же Невскому увеличивать свои грехи, используя татар в междуусобицах.

В связи с протатарской позицией Бориса, нам важно понять, как Ростов участвовал в так называемом восстании против сборщиков дани (баскаков), которое развернулось как раз в правление Бориса, в 1262 году. Мы видим, что волнения начались именно в Ростовской земле. Противоречие? Напротив. Как показал еще А. Насонов, именно в 1262 году решалось, завистеть т.н. Золотой Орде от императора Монголии, или нет. Знать Сарая хотела самоопределения. И по странному стечению обстоятельств люди в Ростовской земле избивали именно тех сборщиков-откупщиков дани, что пришли не из Сарая, а из Монголии. Иными словами, Борис прекрасно знал о желании Золотой Орды отделиться от Монголии. Он поддерживал это решение, как вообще поддерживал с Сараем прекрасные отношения. И он знал, как надо поднять народ, чтобы обратить его ненависть с сборщикам налогов в свою пользу. Поэтому вовсе не странно, что, судя по летописям, князья так и не поплатились за «восстание».

В 1277 году у Бориса появляется блестящий шанс услужить хану еще раз: хан собирает русские полки на затеянную Ордой войну с ясами. Борис и Глеб едут в Орду, но Борис умирает в Сарае еще до начала войны. Вдова Бориса отправилась с гробом мужа в Ростов, а Глеб вместе с ханом Менгу-Тимуром – в поход на ясов, который окончился удачно для русско-ордынского войска. 12 июня 1278 Глеб триумфатором въехал в Ростов с трофеями и дарами хана. Пока его не было, престол попытался занять сын Бориса Дмитрий, но попытка оказалась настолько несерьезной, что летописи ее почти не заметили. Летом Глеб женится на дочери ярославского князя, но уже зимой 1278 года умирает от чумы. Его роль (как и Бориса) блестяще сформулирована летописцем: «Он стал служить татарам, и избавил от них многих христиан».

Некогда неудачник, Дмитрий Борисович становится новым князем, и уже в будущем году расправляется с сыном Глеба Михаилом, лишая того волостей. Поначалу ему приходится делить Ростов с братом Константином, но он изгоняет его со стола в 1281. Великий князь Владимирский Дмитрий Александрович попытался было примирить братьев. Но в том же 1281-м вместо мира и благодарности ростовский князь едет к одиозному Андрею Городецкому и участвует в его войне с Великим князем вместе с татарами и прочими «смутьянами». Результатом этого становится опустошение окрестностей Ростова от татарских войск, которые выбились из-под контроля и хорошо порезвились по всей владимирской земле. Смех смехом, но катастрофа, видимо, случилась большая, однако, Владимиру как всегда досталось больше, чем союзному татарам Ростову. Великий князь только потому усидел на троне, что Андрей неожиданно передумал княжить во Владимире и пошел в Новгород, отпустив татар в Орду.

Дмитрий же спокойно воротился в Ростов, и после смерти в 1285 году углицкого князя Романа присоединяет к себе и этот город. Кажется, Ростов возвращается ко временам внешней экспансии, но – радости нет. Тем более, что уже в 1286 году Константин Борисович с поддержкой великого князя занимает Ростов, Дмитрий же укрывается в Угличе. Всего через 3 года, однако, братья в который раз меняются местами: Дмитрий выбивает Константина из Ростова и садится в нем сам, брата же отсылает в Углич. Эти ли междуусобия, или бесконтрольность горячо любимых ростовским князем татар, но что-то серьезное привело ростовское вече к решению татар выгнать, а их имения конфисковать, что вече и сделало в 1289. На этот раз «восстание» (на самом деле, рутинное «судебное» решение местной общины) не встретило такого одобрения в Сарае, как в 1266. Дмитрий, однако, все уладил, съездив к хану.

Другой раз ему пришлось побывать в Сарае, уже вместе с ненавистным братом Константином и сыном его Александром, в 1292, когда ростовские князья жаловались и клеветали хану Токте на великого князя Владимирского. Эта клевета стала причиной самого страшного в те годы нашествия татар на Русь – так называемой Дюденевой рати (1293). Непосредственными спутниками татарского военачальника Дюденя летопись называет князей Андрея и Федора, но в списке городов, разрушенных татарами, конечно, нет Ростова, зато присутствует Владимир и все Подмосковье вместе с Москвой. Характерно, что рать пограбила Углич, где сидел Константин: видимо, позиции князей-братьев в Орде раскололись. Ростовцам дело такое не понравилось, и летопись говорит о выступлениях веча против татар в 1294. В том же году Дмитрий Борисович умер. Этот князь показал, что с татарами можно дружить, не только оберегая христиан, как его отец, но и куда более суровым способом.

По смерти Дмитрия Константин стал ростовским князем, Углич же занял сын Константина, Александр. Продолжал служить татарам, поддерживал (например, на владимирском съезде князей в 1296) одиозного, протатарского Андрея Александровича. Едва ли не самым скандальным его деянием стала женитьба в 1302 году в Орде на дочери ордынского вельможи Кутлук-Орткы, а Федор, брат его, на дочери какого-то «Велбласмыша Михайловича», также ордынца. Историк А. Кузьмин делает чрезвычайно смелое предпложение, что обоих вельмож мы знаем также по Рашид ад Дину. А. Кузмин пишет, что, по Рашид ад Дину, в 1312 году по смерти хана Токты на престол сел некто Ильсмыш, который придерживался шаманизма. Видимо, он задумал убить мусульманина Узбека, но тот его опередил, и с помощью эмира Кутлуг-Темира убил шаманиста и сам сел на стол Золотой Орды. Этого Кутлуг-Темира А. Кузмин и считает отцом жены Константина Борисовича. Федор же женился, по мысли историка, на дочери человека, который в 1213 году занял трон (Велбласмыш=Ильсмыш). Недаром, пишет далее этот историк, в 1314 году Федор Михайлович расторгает брак с дочерью человека, чей отец не просто перестал быть ханом, но чей род стал врагом правителя, Узбека. Новый брак Белозерского правителя тоже, кажется, был не на русской – на дочери Дмитрия Жидимировича, ближе нам неизвестного. Собственно, Федор лишь пошел по семейной традиции: у его отца Михаила Глебовича Белозерского (+1296) была мать-монголка. Мы при желании можем найти противоречия в этих построениях, но в целом они нам нравятся.

Скончался Константин в 1307 году, в год очередного выступления ростовского вече против татар, и волей судеб он был последним князем, при котором Ростов видел что-то хорошее. Дальше начались страшные времена.

Но я не могу покинуть эту главу, не рассказав о таком явлении в истории Ростова 13-го века, как св. Петр, царевич Ордынский (рисунок 11). Кратко перескажу историю этого удивительного человека. В 1253 году ростовский епископ Кирилл был в Орде у хана Берке (правда, в тот год еще правил Батый). Он рассказал ему о чудесах, которые творят мощи св. Леонтия Ростовского, как вдруг у Берке заболевает сын, и Кирилл молитвой его исцеляет. Глядя на это, то ли племянник, то ли сын Берке начинает задумываться о вере, приходит к выводу, что христианство лучше «веры в звезд и луну» (монголы были еще шаманистами), и, когда Кирилл был на полпути к Ростову, нагоняет его и требует взять с собой на Русь. Кирилл испугался гнева хана, но юноша умолял. Монгол жил у Кирилла некоторое время тайно, потом, когда увидели, что его никто в Орде не ищет, юношу крестили под именем Петра. По смерти Кирилла в 1261 Петр продолжал жить у нового епископа, Игнатия.

Как-то, уснув после охоты на берегу Неро, Петр увидел во сне апостолов Петра и Павла. Дав ему два мешка, с золотом и серебром, они повелели купить на них три иконы, Богородицы, Николая и св. Дмитрия, и основать храм в честь Петра и Павла. Взяв мешки, Петр сообщил обо всем Игнатию, после уже знакомый нм князь Борис Васильевич, «ханский угодник», решил предоставить ему земельный участок для строительства на озере Неро монастыря. Получив землю, Петр "окопал рвом, как делают в Орде, чтобы не пропало это место", говорит наш летописец. В ров Петр клал монеты (закладная жертва), одну золотую на девять серебряных, из апостольских мешков. А монеты не истощались, и Петр отдал их, полные, князю на благотворительность. И так основан был Петровский монастырь. Опасаясь, как бы царевич не возвратился в Орду, ему подыскали жену - из числа дочерей жившего в Ростове ордынского вельможи (очевидно, баскака). Игнатий венчал, князь ростовский с Петром побратался. Родив много детей, Петр жил при обители, а когда умерла его жена, стал иноком, скончался в 1290 году глубоким стариком.

Затем «Житие» живописует, как потомков Петра в Ростове «обижали». Так, его сына Лазаря – дети князя Бориса, так, что Лазарь даже жаловался в Орду, откуда на ростовчан цыкнули. Внук Петра, Юрий, так подражал благочестию деда, что украсил "икону Богоматери гривною", то есть цатою (так вот откуда в русской церкви этот не слишком русский обычай!) Но это не спасло Юрия от обид со стороны правнуков Бориса, которые запрещали ему ловить рыбу у собственного берега. Вызванный из Орды посол посоветовал княжеским правнукам «снять воду с земли», чтобы отнять ее у Юрия, а когда ростовчане заметили, что это невозможно, посол разъяснил им, что такое единый имущественный комплекс. При сыне Юрия Игнатии на Ростов двинулся ордынский военачальник Ахмыл. Все бежали – и князь, и священнические власти. Игнатий жестко остановил князя, сказав, что Ахмыл ничего не сделает Ростову, если Игнатий за Ростов заступится – ведь они с Ахмылом родственники. Так и получилось.

Интересно, что на самом деле все было не совсем так. Да, Петр был лицом историческим. Да, Ахмыл и в самом деле не тронул Ростов – но этим правдоподобие исчерпывается. В остальном легенда создана явно для того, чтобы продемонстрировать заслуги ближних потомков Петра ради того, чтобы никто не покушался на права далеких потомков (а они не слились «с фоном» еще даже в новое время). На деле же представители первых двух поколений монгольского вельможи вовсе не были мирными и забитыми землепашцами. Так, упомянутый в легенде Юрий был женат на княжне Марии, и после 1305 года исполнял должность баскака Ростова. За это, собственно, его не любил ни народ, ни князья, которые, как мы вскоре увидим, в начале 14-го века явно вышли из милости в Орде. Да и сам етр, видимо, искал в Руси вовсе не веры, и не бежал из Орды, а поехал в Ростов "на работу". А что крестился - ну, понравилось, вот и крестился.

Присоединение Ростова к Москве

По смерти Константина Борисовича в 1307 году на Ростов обрушилось темное время. Оно темно для нас, темно и для Ростова. Для нас тем, что мы не можем даже примерно восстановить лиц, правивших в Ростове между кончиной Константина и моментом, когда его наследники, Федор и Константин Васильевичи, около 1328 года поделили город и княжество на две половины. Для современников тех лет начало 14-го века – это годы постоянных разорений и со стороны Орды, о чем прежде не слыхивали, и со стороны своих, это неуклюжие поиски компромисса между Москвой и Тверью, и – все более туго затянутая на горле московская петля. А петля затягивалась незаметно. Ну предполагал ли князь Константин, когда выдавал дочь в 1297 году за князя Юрия Московского, и давал за нее, по обычаю, приданое, в том числе землю вокруг храма Богородицы, что эта земля – тот коготок, где всей птичке пропасть? Что москвичи, вопреки закону, уже не отдадут эту землю, а потом и все остальное возьмут?

Скорее всего, по кончине Константина на стол сел его сын Василий Константинович, как о том говорит Никоновская летопись. Но вскоре он потерял трон, и его место занял неизвестный нам по имени князь Х, который пользовался поддержкой Москвы. Действительно, и Михаил Тверской, и Юрий Московский (1303; 1319-1325) были женаты на ростовских княжнах, и оба имели сторонников среди здешнего боярства. В 1315 году, когда по пути в Орду в Ростов заезжает Юрий Московский, там должен править дружественный князь – иначе зачем визит? В том же 1315 году, на пути из Орды, Михаил Тверской вместе с послами Таитемиром, Марходжей и Индыем жгут Ростов. Значит, Тверь с этим князем Х вовсе не дружила, как и с Москвой. Не любил ни князя Х, ни Москву и Василий Ростовский: в 1316 году он возвращается из Орды вместе с послами Сабанчием и Казанчием, и тоже жжет город. Это может значить лишь одно: неизвестный нам по имени князь Х и в самом деле был сторонником Москвы и противником Твери. Тверь опиралась на Орду и хотела сбросить его и посадить в Ростове Василия.

Вскоре князь Х теряет трон. В 1317 году Юрий Московский с отрядами Кавгадыя и Астрабыла по пути на Тверь сжигает Ростов. Значит, там уже другой князь, недружественный. Предполагается, что это мог быть Александр Константинович. Это хорошо выяснилось после грандиозной битвы у села Бортенева, 22 декабря 1317 года - между Юрием Московским с татарским отрядом, и Михаилом Тверским. Битва окончилась полной победой Твери. Тверичи захватили массу пленных, среди которых была и новая жена Юрия Московского, сестра хана Золотой Орды, по имени Кончака (впрочем, она успела креститься и стать Агафьей). В плену ее отравили. Первая реакция татар – прибытие «посла» Кончи уже в 1318 году, и разорение целенаправленно Ростова. Видимо, Тверь Тверью, а Ростов и его недружественный князь играл в этой истории ключевую роль. Не исключено, что после этого разорения, в 1318 году, князь ростовский Александр Константинович уступает престол своему сыну, лояльно настроенному Москве Юрию Александровичу. Но татары требовали объяснений уже от Твери. После долгих затяжек Михаил наконец отправился к хану для объяснений, где его, конечно, убили. Юрию Московскому выдали на руки труп врага. Юрий вернулся из Орды с гробом, и отдал его тверичам лишь после многочисленных унижений, в 1319 году. Кончака-Агафья же была похоронена не где-нибудь, а в Ростове, в храме Богородицы, на той земле, которую Юрий получил как приданое в первом браке, в 1297 году.

После Бортеневской битвы именно ростовский епископ становится посредником между Юрием Московским и Александром Михайловичем Тверским. Но конец коалиции Москвы и Ростова приходит в 1320 году, когда умирает Юрий Александрович Ростовский. Он не оставил после себя наследников. Власть переходит к Василию Константиновичу или его детям. В городе происходят беспорядки против «злых татар». Ростову грозит неминуемое татарское разорение, тем более, что Иван Калита (еще не великий князь, а просто князь московский) в 1322 году возвращается из Орды с очень сильной ратью Ахмыла, разоряет Ярославль, и только вмешательство потомков Петра, Царевича Ордынского спасает город. Ростовские же князья бежали от Ахмыла, видимо, в Тверь.

Тем временем великий князь Юрий Московский сидит в Новгороде, и не знает, где взять деньги для уплаты выхода. Новгородцы что-то дали, но устюжане собрали разбойную шайку, и дань захватили. Юрий идет на Устюг, и выбивает дань назад. Поскольку Устюг входил в состав Ростовского княжества, мы видим явно враждебные отношения ростовской знати к Москве. Получив деньги, Юрий отбывает в Орду, где и погибает происками Дмитрия Михайловича Тверского, сына погибшего ранее Михаила. Иван Калита, человек, не связанный такими сантиментами с Ростовым, как могила Кончаки, становится сначала «главным в Москве», а в 1328/29 и великим князем Владимирским.

Первое, что делает он, возвращаясь из Орды с татарским отрядом (полководцы Федорчук, Туралык, Сюга), еще даже не оформив свой статус великого князя – в дым разоряет Тверское княжество и саму Тверь (1327). Князь тверской бежит в Псков. А что же Ростов? Летописец говорит, что, когда Иван Калита стал великим князем, «купно же досталось ему и княжение ростовское». Потомки оценили все эти события термином «насилование». О чем речь? Историки полагают, что московские князья филигранно сумели закрепить за собой часть Ростова и Ростовского княжества, которые достались Юрию как приданое, и которое он должен был вернуть Ростову после распада своего бездетного брака. В 1320 году Юрий Московский женит тверского княжича Константина, сына убитого его стараниями в Орде Михаила, на своей дочери Софье, и отдает свою часть Ростова этой паре. Брак вскоре распадается, после чего земли возвращаются уже Ивану Калите. Он мог бы просто оставить их у себя, но предпочел более «легитимный» ход. Он выдал свою дочь за Константина Васильевича Ростовского, и дал паре эти земли как приданое. Казалось бы, комар носу не подточит. Фактически же Иван Калита сохранил контроль над этими территориями как над своей собственностью.

Но пора сказать несколько слов о Константине Васильевиче. Он сел на ростовской стол вместе с князем Федором, очевидно, в 1322, после того, как прежние князья под напором Ахмыловой рати бежали в Псков. Как мы уже знаем, рать навела Москва, поэтому режим, установившийся в Ростове, можно считать «марионеточным». Более того, историки полагают, что, заставив Константина жениться на своей дочери, Иван Калита сознательно ослабил позиции Федора, настроенного к Москве не столь лояльно, а может, спровоцировал и раздел княжества между Константином и Федором – акт, ставший финальным в независимой жизни гордого города. Итак, в 1328 году город Ростов и княжество Ростовское делятся на две части. Так называемая Борисоглебская часть (на восток, в сторону Авраамиевого монастыря) достается Константину, Сретенская часть (на запад, в сторону Яковлевского монастыря) - Федору. Отныне «род князей ростовских надвое пошел», родилась поговорка, что «в Ростовской земле князь в каждом селе».

Вскоре после смерти князя Федора около 1331/2 Сретенская половина каким-то еще не понятным нам образом становится частью Великого владимирского княжения. Сам по себе этот факт не снимает возможности потомкам Федора княжить в этой половине, но все-таки свидетельствует, что отныне эта часть Ростова больше тяготеет к Москве, князь которой приватизирует великое княжение и уже не выпускает его из рук. Но Москва стремится, чтобы все было внешне законно: Константин, закрепивший статус верного вассала Москвы, в 1360 году получает и Сретенскую половину (формально – по ярлыку ордынскому). Калита не брезгует скупать какие-то земли в княжестве и клочками. В своей духовной за 1339 год он говорит, что «купил село в Ростове Богородичское». В том же году (за год до смерти) он вместе с татарами, заодно с Тверью, разорил и Ростов. «Увы Ростову и его князьям, взяли у них власть, княжение, имение и славу», - говорит летописец. Таким образом, Калита филигранно сочетал промысел (покупку земель), интриги, в том числе брачные, и прямое военное давление. Очень хотелось ему Ростова.

К правлению Калиты относится и такое явление, как массовое переселение бояр и людей рангом пониже из разных земель, в том числе из Ростовского княжества, в Москву и окрестности. Среди них был, например, боярин Кирилл, отец Сергия Радонежского – человека, который станет едва ли не самым блестящим манипулятором внешней политики Московского княжества. Предполагают, что многих бояр переселяли насильственно как неисправимых должников по татарскому выходу, хотя для таких заключений нет, кажется, ни единого факта.

Но в 1364 году Константин Васильевич Ростовский, воодушевившись тем, что он теперь, как встарь, единый ростовский князь, делает попытку выйти из московской орбиты, и проигрывает. Он поддержал претензии на великое княжение князя Дмитрия Суздальского, а не московского князя Дмитрия (будущего Донского). Дмитрий, конечно, ордынскими интригами титул Великого князя получил, и сместил Константина со стола Ростовского, отправив княжить в Устюг, где Константин и умирает уже в 1365. В Ростове главную роль начинает играть сын покойного Федора Сретенского, Андрей, а также сын Константина Александр – княжество снова делится на стороны, и вообще, начинает быстро дробиться на уделы. Статус Сретенской половины из-за этого неудержимо падает. Но пока Москва не считала нужным прямо брать Ростов себе, поскольку статус Великого владимирского князя этого формально не позволял.

После нашествия на Ростов Едигея в 1408 году в Ростове, наверное, уже некому было сопротивляться. И если Ростов раньше не вошел в состав Москвы, так лишь потому, что не до того было. Перелом произошел в правление Василия Темного. Полагаю, что Василий рассматривал Ростов как стратегический пункт (в 1435 и 1436 около города произошли два сражения великого князя с узурпатором Василием Косым). Не случайно около 1430-40 в Ростове появился великокняжеский наместник – вероятно, на Сретенской половине. В 1449 году в одном из официальных документов Василий Московский включил Ростов в число своих земель. В духовной 1461/2 Василий единолично распоряжается Сретенской половиной, завещая ее в полную собственность своей жене Марии. Но москвичи распоряжаются уже и на Борисоглебской половине. Так, в 1425-1435 годах князь Василий Темный дает жалованную грамоту на один из Борисоглебских уделов одному из ростовских бояр, хотя формально он не имел таких прав.

Финал драмы настал при Иване III. В 1473/4 году князья Борисоглебской половины продают отчину свою за 5 тысяч рублей в полное распоряжение Москвы. Иван сразу переписал Ростов на свою мать, и приплюсовал Борисоглебскую сторону к ее уделу в Переславле Залесском. Многочисленные мелкие ростовские князья не пока утрачивают свои вотчины. А их было очень много, и вправду «в каждом селе» - для князей городов не хватало, сидели по селам, и что это был за князь, у которого столица – деревня в 10 дворов! Кто-то продолжает ими владеть до момента, как Иван Грозный, отняв все Ростовское княжество в опричнину, не согнал с земли всех ростовских князей. Кто-то, не дожидаясь этого, расставался со своим уделом за деньги. И уже как курьез: в начале 17 века некоторые князья подняли вопрос о возвращении отчин, утраченных в опричнину.

Слабость удельного Ростова хорошо видна по его монетам (рисунок 12). Монеты отбиты, как правило, сразу от двух князей Борисоглебской и Сретенской сторон. Встречаются и монеты от имени одного, как правило, мелкого, князя. Монет мало, они все плохой сохранности, более того, кладов из них на территории собственно княжества почему-то нет. Монеты дошли от некоторых князей после смерти Константина Васильевича, то есть пришлись на пору стремительного упадка Ростова, так что понятно, почему они такие жалкие. О семантике изображений на них мы поговорим подробнее, когда будем в особой главке анализировать герб ростовский.

Как видим, политическое бытие Ростова в 14 веке печально, не лучше и его экономическое положение. Однако, духовный авторитет города – очень высок. Ниже мы увидим, что это позволит Ростову резко подняться в 17-м столетии. А пока, в то время, как иные бежали в Москву, многие тянулись в Ростов. Так, Стефан Храп из Великого Устюга пришел в Григорьевский монастырь, подвизался там, потом отправился к зырянам, и дал им азбуку. В историю он вошел как Стефан Пермский (+1396). Из этой же обители вышел известный писатель Епифаний Премудрый (+1420), написавший биографии Стефана Пермского и Сергия Радонежского. В 15-м столетии в Ростове творит такой мастер слова, как Вассиан Рыло, побуждавший своими произведениями Ивана III крепко стоять против татар на реке Угре, и оставивший «Житие Пафнутия Боровского».

Подъем Ростова в 16-17 веках

Ростов в 15-м столетии практически исчезает со страниц летописей, и только по замечанию Сигизмунда Герберштейна (начало 16 века) мы знаем, что «город и крепость Ростов, местопребывание архиепископа, считается в числе знаменитых и более древних княжеств России после Новгорода Великого».

Новый экономический подъем Ростова начинается со второй половины 16 века, когда со строительством порта Архангельск, и оживлением северной торговли (что было спровоцировано активностью английских торговых домов) через Ростов прошел прямой торговый путь за рубеж, по сути, единственный на тот момент. Купечество Ростова стало богатеть, что явилось предпосылкой блестящего внешнего расцвета города столетием позже. До века великих ярмарок оставалось еще столетие, а ростовское торжище в 16 веке уже гремело. Недаром Иван Грозный включил Ростов в опричнину, признавая богатство региона, что, если учесть последовавшее затем изгнание мелких князей с их микроскопических уделов, стало предпосылкой «буржуазного» развития. Но двигателем этого расцвета стали все-таки не торговые люди, а священники.

Священникам удалось сделать, казалось бы, невозможное. Ростовское княжество их усилиями не умерло. От былого княжества осталась Ростовская епархия, которая сохранила границы утраченного политического образования. Последующие события парадоксально сложились так, что эта епархия стала больше, чем просто административной территорией, не имеющей политического смысла. В 16-17 столетиях священники сумели устроить здесь по сути «государство в государстве», и поныне турист, знакомый хоть мало с архитектурой, четко понимает, попал ли он в город, входивший в Ростовскую епархию, или нет: столь ярки и солидны сооружения, подчас настоящие крепости, которые возводили для себя ростовские митрополиты.

Это развитие было подготовлено всей историей Ростовской епархии, которая на фоне других отличалась незаурядным культурным уровнем и самостоятельностью. В 15 веке и позже при кафедре Ростова велось летописание. Мы уже говорили о незаурядных литераторах и просветителях, работавших ростовских монастырях. В конце 15 – 16 столетиях в Ростове творил великий художник Дионисий. Ростовские архитекторы прославились уже в конце 15 века, и работали по всей епархии в 16-м столетии. В 1589 году епископы Ростова получили титул митрополитов.

Развитие Ростова затормозило лишь Смутное время. В 1608 году город после штурма был взят полководцами Лжедмитрия II, Сапегой и Лисовским. В Ростове захватили и митрополита Филарета, отца будущего царя Михаила Романова. Писцовая книга 1619 года фиксирует в городе те же следы разорения, что и в каком-нибудь оккупированном Новгороде – этот хозяин скитается, тот обнищал, а другой двор и вовсе сгорел, и восстановить некому. Тем не менее, город восстановился достаточно быстро, хотя по-настоящему все завертелось в 1664 году, после того, как из Москвы вернулся в Ростов священнослужитель Иона Сысоевич. В нем мы видим тот редчайший случай, когда личность оставляет очень даже заметный след в истории. Поэтому позволим несколько слов о нем.

Происхождение Ионы смутно. По традиционной версии, Иона родился около 1607 года. Его отец был простым попом в глухом приходе в деревне Ангелово, неподалеку от Ростова. Но 17-й век как раз и любил таких «разночинцев». Юношей Иона постригся в Угличе в Воскресенском монастыре. Оттуда его путь пролегает в ростовский Белогостицкий монастырь, где Иона стал настоятелем, а в 1646-1652 годах Иона переместился архимандритом в более престижный Богоявленский монастырь. Став сторонником реформы Никона, который, сам из низов, поднимал таких же, как он, в 1652 году Иона вырос до «должности» митрополита Ростовского и Ярославского.

В этой версии все верно с момента, как Иона появляется в ростовском монастыре. А вот о его ранних годах, скорее всего, написана неправда. То, что можно сегодня прочитать о детстве Ионы и в путеводителях, и в научных трудах, базируется на работах краеведа 19-го века Артынова, которого в свое время считали весьма одиозной фигурой, фантазером. Видимо, насочинял он и о детстве Ионы. Правду же говорит Угличский летописец, где сообщается, что Иона происходил из крестьянской семьи, жившей в крошечной безымянной деревеньке в дальних окрестностях Углича. Деревня принадлежала угличскому Воскресенскому монастырю. Оставшись по смерти отца сиротой, Иона стал сначала послушником, а потом иноком этого монастыря (1643). Конечно, можно и к этому известию относиться критически (летописец-то поздний), но доказано, что Иона, во-первых, может, вовсе и не Сысоевич, а во-вторых, что по роду он точно не попович.

Что за человек был Иона, хорошо видно по его довольно обширному эпистолярному наследию. Во-первых, он был фантастически властолюбив, и не терпел вмешательства светских властей в свои дела. Но во-вторых, он совершенно не отличался жестокостью, и, например, наказывая старообрядцев, до последнего пытался склонить их к раскаянию с помощью слова или привода в храм. Был случай, когда раскольника за воротами храма ждал воевода, чтобы придать расправе, а Иона добивался, чтобы тот покаялся возле икон и спас бы не только душу, но и тело. В том, что касается принятия идей Никона, Иона поступал более чем гибко. Он был за патриарха, пока видел в его идеях возможность воплотить в жизнь собственную идею-фикс: церковь должна верховодить над светскими властями. Но он очень быстро отошел от догм Никона, когда его движение потерпело крах, и вовсе не потому, что Иона был склонен к предательству, а лишь из-за того, что как таковые «догмы» его не интересовали.

Но вернемся к тем временам, когда Никон поругался с царем и затворился в Новоиерусалимском монастыре. Казалось бы, пришел конец и Ионе, как закончили свои карьеры вместе с Никоном очень многие. Однако, вышло наоборот – 6 августа 1664 года (часто встречаемая дата, 1662 год, неверна) Иона стал местоблюстителем патриаршего престола вместо «забастовщика» Никона. В «работу» Ионы входил прежде всего поиск компромисса между Никоном и царем. Должность, положа руку на сердце, расстрельная по определению. Но то, что Иона остался жив, исполнив все, возложенное на него, с честью, говорит о гениальном уме этого человека.

Момент истины наступил уже через полгода. В ночь с 17 на 18 декабря 1664 в Москву прибыл тайно Никон. Он получил от одного из бояр известие, что царь не прочь с ним повидаться и помириться. Тайно пришлось приехать потому, что большинство бояр примирения не хотело. Иона, как всегда, служил заутреню Успенском соборе Московского кремля. Вдруг в храм ворвался Никон, и приказал Ионе принять у него благословление. Ионе ничего не оставалось, как благословление принять, хотя он понимал, что, если сейчас Никон не помирится с царем, ему не поздоровится. Народ, видевший это, спроста сделал так же. Сказав «А», мужественный Иона сказал «Б», и отправился к царю с докладом. Но бояре оказались сильнее, и Никона к царю так и не пустили. Никон пострадал по полной программе. Иона тоже предстал перед Алексеем Михайловичем, но отговорился – мол, поддержал Никона только «от испуга», «случайно». И отделался на удивление легко – ссылкой в свой родной город Ростов, куда прибывает уже в конце того же 1664 года или в январе 1665.

И вот здесь, в Ростове, он стал полным хозяином, да что там – настоящим удельным князем. Тут ли, или в Ярославле, вообще везде, куда простиралась власть Ионы, как по мановению волшебства появляются блестящие дворцы и храмы, отмеченные характерным стилем, который только и можно назвать, что «стиль Ионы Сысоевича». Некоронованным монархом Иона и скончался в Ростове в очень преклонных годах (+1690), оставив по себе множество загадок. Как удалось ему не просто уцелеть, но стать истинным «князем»? Откуда Иона позаимствовал свой бесподобный архитектурный стиль, ставший сегодня самым зримым воплощением «феодальной Руси» (недаром фильм «Иван Васильевич меняет профессию» снимали именно в Ростове)?

Впрочем, это сейчас – сплошные восторги от резиденции Ионы. Но его блестящее архитектурное наследие стало ненужным новой, рвущейся как бы в Европу, стране, сразу после смерти митрополита (он и умереть-то сумел вовремя!) Уже в 1691 году Петр отобрал у митрополии «денег изрядно» на свои военные нужды (так, одной серебряной посуды он взял 240 килограммов). А до 1700 года митрополиты дали Петру вовсе фантастические деньги – 15 тысяч рублей. В 1775 году созданный Ионой кремль уже пришел в упадок, когда кафедру митрополита перевели из Ростова в Ярославль. В 1818 году на месте кремля хотели даже поставить гостиный двор, и автор аналогичного проекта в Нижнем Новгороде чертежи придумал – спасибо, общественность отстояла.

Рассказывать о Ростове 18-19 веков, собственно, больше и нечего – город погружался в провинциальную пучину, в каковой пребывает и ныне. Не было тут даже купеческого подъема, отмеченного во всех, включая уездные, волжских городах. Все-таки Ростов – в стороне от Волги, и с этим фактом не поспоришь.

Ныне туристический город, Ростов остается диковатым. Ни на такси поехать ночью, ни купить чего-то после 19.00, ни поесть после 21-го, ни даже из города уехать в воскресенье вечером… И все же красота, покой, воздух – плюс отреставрированные в советские годы стены и храмы: все это создает неповторимый шарм, ради которого Ростов посетить нужно непременно. Но все-таки желательно на своих колесах, а не на автобусе, как мы, вместе с гастарбайтерами, возвращающимися из Москвы на родину, и пропивающими свои скудные заработки уже по дороге.

Приложения

О «Ростове Великом». На самом деле, Ростов никогда не назывался Великим. Эту сказку пустили в 19-м столетии романтично настроенные краеведы, но до сего дня не сыскалось ни официального, ни частного документа хотя бы даже 18-го века, не говоря уже о 12-м, где бы фигурировало это название.

Ростовский герб. Утвержден в нынешнем виде в 1778 году (олень; рисунок 13), но воспроизводит более древний образец. Долгое время считалось, что олень – символ языческого наследия Ростова, нечто вроде родового тотема, хотя мы видели, что таким тотемом был скорее медведь. Сегодня понятно, что олень стал символом города в начале 17 века, и корни образа надо искать не в язычестве.

Чтобы понять истоки «оленя», обратимся к древнейшему гербу Ростова. Его можно видеть на удельных монетах. Это – человек с секирой возле дерева, у которого лежит отрубленная голова, а на дереве сидит птичка. Вероятно, перед нами – Иоанн Предтеча. На другой стороне монеты мы видим человеческую голову, которая также, вероятно – голова Иоанна Предтечи. Эти два герба могли быть гербами двух сторон княжества, Сретенской и Борисоглебской. Птичка же – душа Иоанна, отлетевшая к Богу. В 16-м столетии птичка становится единственным гербом вошедшего в состав единой России бывшего Ростовского княжества и города Ростова. Наконец, в 17-м столетии птица сменяется оленем: оба символа – это изображения человеческой души. Конечно, мы вряд ли уже разберемся, чем олень показался лучше птички.

Часть II. Архитектурные памятники Ростова и окрестностей>>