“...бояром подлинно стало ведомо, что царь хочет русские полки обойти прямо к Москве и над Москвою промышляти. А по смете и по языком с царем и царевичи и с пашею турских и крымских и нагайских, и черкасских людей 150000 и больши, да вогненного бою было 20000 янычаней. А государевых людей было во всех полкех земских и опришных дворян и детей боярских по смотру и с людьми 50000, литвы, немец, черкас каневских 1000, казаков донских, волских, яицких, путимских 5000, стрельцов 12000, поморских городов ратных людей, пермичь, вятчан, коряковцов и иных 5000. И как царь пошел к Москве, а бояря и воеводы со всеми людьми полки пошли за ними в днище, а шли тихо. И почали бояря и воеводы думати, чтобы как царя обходити и под Москвою с ним битися. И говорит боярин воевода князь Михайло Иванович Воротынский: “Так царю страшнее, что идем за ним в тыл, и он Москвы оберегается, а нас страшитца. А от века полки полков не уганяют. Пришлет на нас царь посылку, а мы им сильны будем, что остановимся, а пойдет всеми людьми, и полки их будут истомны, вскоре нас не столкнут, а мы станем в обозе безстрашно”. И на том и положили.

А царь учал думати, что “идем к Москве, а русские полки за нами идут не малые, а татарские обычаи лакомы — пришед под Москву, станем; а люди пойдут в розгон добыватца, а те станут приходить на нас. Поворотимся ныне на русские полки и, побив тех, учнем над Москвою и над городы промышляти безстрашно, не помешает нам ничто”. И на том положили. И царь стал, не доходя Похры. А русские полки стали на Молодях. А три тысячи стрельцов поставили от приходу за речкою за Рожаею, чтобы поддержати на пищалех. И царь послал нагаи 40000 на полки, а велел столкнути. И русские полки одернулись обозом. И столь прутко прилезли, которые стрельцы поставлены были за речкою, ни одному не дали выстрелить, всех побили. А полки одернулись обозом, из наряду близко не припустили. И на другой день царь пришел сам. Стал за пять верст. А послал на обоз всех людей. И со все стороны учали к обозу приступати. И полки учали, выходя из обозу, битися: большей полк, правая рука и передовой, и сторожевой, которой же полк по чину. А левая рука держала обоз. И в тот день немалу сражению бывшу, от о бою падоша многий, и вода кровию смесися. И к вечеру разыдошася полки во обоз, а татаровя в станы своя. В третий же день Дивей мурза с нагаи сказався царю похвально и рек: “Яз обоз русский возьму, и как ужаснутца и здрогнут, и мы их побием”. И прилазил на обоз многажды, чтоб как разорвать, и Бог ему не попустил предати хрестиянского воинства. И он поехал около обозу с невеликими людьми разсматривать, которые места плоше, и на то б место всеми людьми, потоптав, обоз разорвати. И из обозу бояря послали сотни. И Дивей мурза своих татар стал отводити. И скачет на аргамаке, и аргамак под ним споткнулся, и он не усидел. И тут ево взяли и с аргамаков нарядна в доспехе. Первую руку наложил на него сын боярской суздалец Иван Шибаев сын Алалыкин и инии мнозии. И татаровя пошли от обозу прочь в станы. А Дивея мурзу привели к бояром, и он сказался простым татарином, и его отдали держать, как иных языков. И того же дня к вечеру был бой, и татарский напуск стал слабее прежнего, а русские люди поохрабрилися и, вылазя, билися, и на том бою татар многих побили. Да тут же взяли Ширинбака царевича и привели к бояром. И бояря стали спрашивать: “Что царево умышление?” И он им сказал: “Яз де хотя и царевич, а думы царевы не ведаю, думы де цареве ныне вся у вас: взяли вы Дивея мурзу, тот был всему промышленник”. И бояре велели сводить языки. И как привели Дивея мурзу, и царевич стал перед ним на коленках и бояром указал: “То Дивей”. И сам сказался. И в полкех учала быти радость великая. А Дивей умышленье царево сказал и то говорил: “Взяли де бы вы царя, и яз бы им промыслил, а царю де мною не промыслить”. А царь посылал под Москву языков добывати, и привели человека благоразумна, ему ж бог вложил совет благоизволи умерети и польза души сотворити. И начаше его спрашивать: “Где государь и кто на Москве, и нет ли прибылых людей?” И он в роспросе сказал: “Государь был в Новегороде, а ныне, собрався с новогороцкою силою и с немцы, идет к Москве. А перед государем при мне пришел боярин и воевода князь Иван Федорович Мстиславский, а с ним 40000 войска. И яз пошел, и на Москве учал быти звон великий и стрельба. И, чаю, пришел и государь. А завтра резвые люди будут в полки к бояром”. А бояря велели перед зарею из большого наряду стрелять и по набатам и по накрам бить, и в трубы трубить на радости, что Дивея мурзу взяли. И царь устрашился, чает, что пришли в обоз прибылые люди, и того часа и поворотил, пошел наспех за Оку. О, судеб твоих, владыко, и милости твоея, царю небесный! Како сильнии падоша, а немощнии препоясашаяся силою, не до конца на ны прогневался, но избави нас от агарянского насилия. В первый приход оскорби, ныне же обрадова! Бояре же и воеводы и все христолюбивое воинство радостными гласы восклицающе: “Десница твоя, господи, прославися в крепости, десная ти рука, господи, сокруши враги и истерл еси, супостаты”. И сию преславную победу возвестили государю царю и великому князю Ивану Васильевичю всея Русии, сущу в Новегороде, послали, с сеунчем князя Данила Андреевича Нохтева Суздальскова да Алексея Старого. А к Москве, к митрополиту Кириллу Московскому и всея России и к боярину и воеводе ко князю Юрью Ивановичу Токмакову, сказати велели же. И бысть на Москве и по всем градам радость неизреченная, молебные пения з звоном. И с радостию друг со другом ликующе. И как государь пришел к Москве, и бояр и воевод князя Михаила Ивановича Воротынскова с товарищи по достоянию почтил; последи же, похвалы ради людские возненавидев Воротынскова и измену возложив, свершити его повеле”.

“На следующий год, после того, как была сожжена Москва, опять пришел крымский царь полонить Русскую землю. Города и уезды Русской земли — все уже были расписаны и разделены между мурзами, бывшими при крымском царе; было определено — какой кто должен держать. При крымском царе было несколько знатных турок, которые должны были наблюдать за этим: они были посланы турецким султаном по желанию крымского царя. Крымский царь похвалялся перед турецким султаном, что он возьмет всю Русскую землю в течение года, великого князя пленником уведет в Крым и своими мурзами займет Русскую землю. Он дал своим купцам и многим другим грамоту, чтобы ездили они со своими товарами в Казань и Астрахань и торговали там беспошлинно, ибо он цари и государь всея Руси… Как и в прошлом году, когда спалили Москву, великий князь опять обратился в бегство — на этот раз в Великий Новгород, в 100 милях от Москвы, а свое войско и всю страну бросил на произвол судьбы. Воинские люди великого князя встретили татар на Оке, в 70 верстах или по-русски в “днище” от Москвы. Ока была укреплена более, чем на 50 миль вдоль по берегу: один против другого были набиты два частокола в 4 фута высотою, один от другого на расстоянии 2 футов, и это расстояние между ними было заполнено землей, выкопанной за задним частоколом. Частоколы эти сооружались людьми князей и бояр с их поместий. Стрелки могли таким образом укрываться за обоими частоколами или шанцами и стрелять из-за них по татарам, когда те переплывали реку. На этой реке и за этими укреплениями русские рассчитывали оказать сопротивление крымскому царю. Однако, им это не удалось. Крымский царь держался против нас на другом берегу Оки. Главный же военачальник крымского царя, Дивей-мурза, с большим отрядом переправился далеко от нас через реку, так что все укрепления оказались напрасными. Он подошел к нам с тыла от Серпухова.

Тут пошла потеха. И продолжалась она 14 дней и ночей. Один воевода за другим непрестанно бились с ханскими людьми. Если бы у русских не было гуляй-города, то крымский царь побил бы нас, взял бы в плен и связанными увел бы всех в Крым, а Русская земля была бы его землей.. Мы захватили в плен главного военачальника крымского царя Дивей-мурзу и Хаз-булата. Но никто не знал их языка. Мы думали, что это был какой-нибудь мелкий мурза. На другой день в плен был взят татарин, бывший слуга Дивей-мурзы. Его спросили — как долго простоит крымский царь? Татарин отвечал: “Что же вы спрашиваете об этом меня! Спросите моего господина Дивей-мурзу, которого вы вчера захватили”. Тогда было приказано всем привести своих полоняников. Татарин указал на Дивея-мурзу и сказал: “Вот он — Дивей-мурза!” Когда спросили Дивей-мурзу: “Ты ли Дивей-мурза?”, тот отвечал: “Нет, я мурза невеликий!” И вскоре Дивей-мурза дерзко и нахально сказал князю Михаилу Воротынскому и всем воеводам: “Эх, вы, мужичье! Как вы, жалкие, осмелились тягаться с вашим господином, с крымским царем!” Они отвечали: “Ты сам в плену, а еще грозишься”. На это Дивей-мурза возразил: “Если бы крымский царь был взят в полон вместо меня, я освободил бы его, а вас, мужиков, всех согнал бы полонянниками в Крым!” Воеводы спросили: “Как бы ты это сделал?” Дивей-мурза отвечал: “Я выморил бы вас голодом в вашем гуляй-городе в 5-6 дней”. Ибо он хорошо знал, что русские били и ели своих лошадей, на которых они должны выезжать против врага”.

“23 августа 1572 года. А се перевод з Девлет Киреевы царевы грамоты. Девлет Киреево царево слово московскому князю, брату моему Ивану князю Васильевичю после поклону слово с любовью то, что преже сего о Казани и о Астрахани холопа своего Янмагмет Хозигея к тебе посылал есми. И ты, о Казани и о Асторохани молвя: “дадим”, грамоту свою прислал, а уланом моим и времянником посланные свои грамоты прислал еси: как великое царево величество, поговоря, отставите, сколько казны похочет, и яз бы то дал; молвя, писал еси к ним. А ты что так лжешь и оманываешь? Потому, оже даст бог, сею дорогою пришед самому было мне о том говорити отселева, послав человека переговорити не мочно, потому что далеко. А з ближнего места опять мочно, человека послав, переговорити, что есми со всеми своими людми пошел. И, наш приход проведав, на Оке на берегу хворостом зделали двор да около того ров копали, и на перевозе наряды и пушки еси оставив, да и рать свою оставил, а сам еси в Новгород пошел. И мы божиею милостиею и помочью, дал бог здорово, Оку перелезчи со всеми своими ратьми, что делан двор и копанные рвы твои видели и с ратью твоею наши сторожи передние, повидевся не ото многа побилися да и мусульманская рать от нас прошалася и похотели дело делати. И яз молвил, что он, холоп, по государскому своему веленью пришел, мне с ними что за дело. А нашего величества хотенье до князя их; молвя, их не ослободил; пошли тебя искати, хотели есмя стати, где б сел и животины много, хотели есмя к тебе послати, где ни буди, посла да с тобою переговорити. И сею дорогою, хотели от тебя ответ прямой взяти; молвя, шли были, а что твои рати назади за мною шли, — и назади у меня дети, увидев, без нашего ведома бой был, которые богатыри серца своего не уняв, на серцо свое надеяся, немногие наши годные люди билися и двух добрых взяли де, что дети мои без нашего ведома билися; на детей своих покручинився, назад пришед твоих людей около есми облег. И которая нагайская рать со мной была, учали они говорити, что пришли есмя из нагами пять месяц и нам лежать не прибыльно и лошадем истомно; молвя, все заплакали и нужю свою нам в ведоме учинив, заплакав, на ногу пали. И мы потому, пожелеючи их, и слова их не отставили, со всеми мусульманскими ратьми и с лошадьми со всеми здорово потише поворотилися. Кто есть для нас делал на берегу двор и ров, и столко маялися, и мы тот двор ни во что покинув да перелезли, что было на перевозе твоей рати, наши люди, дело и бой учинив и погнав на силу, перелезли; что есте маялися месяцы три или четыре. Приходу нашему хотенье: с тобою поговоря, попрежнему на свою роту и о добре быти или прямой ответ от тебя взяти. Хотенье мое было: с тобою на встрече став, слова не оставив, переговорити. А рать наша прямо с твоею ратью хотели делати. И хотенье их то было, и мы не ослободили. А твоя рать, вшедчи в город, свою голову оборонили. И со страхов дети боярские и пригодные люди твои всяк о своей голове колодези де копали; толко б из города вышли, — наша бы рать, против став, билися; хотя б и в городе твоя рать стояла, обороняв свои головы; хотели наши с ними делати, и мы не отпустили, пожалели: сталося ли бы не сталося-то дело обычное, и мы рати своей не потеряли. И будет тебе та твоя рать не надобе, и нам наша рать всегда пособщик. Что твои олпауты тебе посолжют и похвастуют, и тому б еси веры не нял: что есмя их худо зделали, — и тебе ведомо будет. И ныне по прежнему нашему слову, меж нами добро и дружба быв, Казань и Асторохань дашь, — другу твоему друг буду, а недругу твоему недруг буду; от детей и до внучат межь нами в любви, быв роту и шерть учинив, нам поверишь. И мы с своими чесными князи сущего своего человека Сулешева княжого сына, холопа своего Мурат мирзу з здешними твоими послы, гораздо почтив, честно отпустим. И сын наш Адыл Гирей царевич там царь будет, тебе от него никоторого убытка и насильства не дойдет по нашему приказу; быв которые наши холопи по нашему приказу тебе и пособники будут, другу твоему друг буду, тебе много добра было б. А Казань и Асторохань наши юрты были, из наших рук взял еси; и ныне назад нам не хотите отдати; однолично мы о тех городех до смерти своей тягатися нам того у вас; не возьмем, — и нам то грешно: в книгах у нас так написано: для веры однолично голову свою положим. И только казну и куны дашь нам, — не надобе; а будет бы мы похотели для казны в дружбе быти и сколько еси по ся места ко мне кун посылал, — для бы кун яз был в дружбе с недругом твоим, с королем был”.